+14
большая тёрка
Большая Тёрка / Мысли /
модернизация россии
katehon
Свобода как фундамент и цель четвертой политической теории
13.04.2010
Семен Жаринов
"Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не о том, что ты сбросил ярмо с себя. Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких не мало, которые потеряли свою последнюю ценность, когда освободились от своего рабства. Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?"
Ф.Ницше. Так говорил Заратустра
Согласно Г.В.Ф. Гегелю, свобода, которая есть «субстанция духа», может реализоваться только в государстве, лишь в последнем человек становится подлинно свободной личностью. Так, немецкий философ связал понятие свободы с Политическим в форме государства. Это радикальным образом противоречит либеральной и марксистской теориям, которые утверждают необходимость освобождения от любых политического форм. Главным врагом для свободы человека и общества, по их мнению, является государство, этот жестокий Левиафан.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...В современной политологии и в обыденном представлении той политической теорией, что во главу угла ставит понятие свободы, является либерализм, который, с нашей точки зрения, узурпировал и исказил высокую идею. Современный теоретик либерализма Людвиг Фон Мизес пишет: «Люди привыкли всегда говорить о свободе с величайшей почтительностью. Такое отношение к свободе есть достижение либерализма…»[1]. Скорее благодаря либерализму свобода превратилась в стихийную хаотическую силу, которая сметает все и вся, традиции, мораль, религию. Покровителем же, «царем» такой свободы стал вестник хаоса лермонтовский «демон». Поэтому, свобода нуждается в обновлении, реабилитации и очищении от либеральных коннотаций и либертарианских извращений. Необходимо осуществить революцию (если использовать данный термин в этимологическом значении) идеи свободы, поставить ее на достойный пьедестал, сделать ее той осью, на которую должны быть нанизаны идеологемы Четвертой политической теории.
Итак, исходным пунктом демифологизации и деконструкции либеральной свободы является различие «свободы от» и«свободы для». Конечно, как в традиционном понимании свободы, так и в либеральном, так или иначе наличествуют оба эти аспекта. Различие заключается прежде всего в акцентах. Либерализм делает акцент именно на первом понимании свободы, т.е. на «свободе от». Федотов Г.П. в своей статье «Рождение свободы» так раскрывает эту ее: «Это свобода личности от общества – точнее, от государства и подобных ему принудительных общественных союзов. Наша свобода отрицательная – свобода от чего-то…»[2] Если перечислить все те «принудительные» феномены, от которых либералы предлагают освободиться, то получится внушительный ряд: государство с его контролем над экономикой и гражданским обществом, церковь с ее догматами, формы общинного ведения хозяйства, попытки перераспределять результаты труда («социальная справедливость»), этническая принадлежность, любая коллективная идентичность, гендерная принадлежность (в предельных случаях)[3].
Выдающийся либеральный мыслитель И. Берлин подчеркивает связь этой «негативной» свободы с либерализмом. Он резюмирует размышления классиков в отношении либеральной свободы: «Свобода в этом смысле означает только то, что мне не мешают другие. Чем шире область невмешательства, тем больше моя свобода»[4]. Утверждение этой «области невмешательства» подразумевает противопоставление частной и публичной жизни. Частная жизнь, согласно Дж.С. Миллю, есть сфера тех действий индивида, которые прямо касаются только его самого. Абсолютная независимость в этой сфере и есть индивидуальная свобода. Исходя из сказанного, хотелось бы обратить на два момента. Во-первых, если говорить о некоторой неопределенной «области невмешательства», которая может как расширятся, так и сужаться, то речь должна идти не о свободе, а об определенном уровне несвободы. Во-вторых, если подходить строго философски, существует ли на самом деле та сфера жизни индивида, которая касается только его? Марксизм, к примеру, считает подобную свободу иллюзией, т.к. мысли и поступки человека (который есть «ансамбль общественных отношений») детерминированы средой, в которой основную роль играют экономические отношения и классовая борьба. Для обоснования мифа об «области невмешательства» либерализму необходимо было создать миф о самодостаточном индивиде, индивиде как субстанции. Этот миф восходит к Декарту с его мыслящим субъектом.
Философ Руткевич А.М. отмечает, что для консерватора «частное не существует без общенародного»[5], для него человек «не является самим по себе существующим и только перед собой ответственным существом».[6] Но это не означает, что человек превращается лишь в социальный «кирпичик», теряя свою имманентную ценность. Все дело в особой консервативной антропологии, отличной от либеральной. Если консерваторы говорят о человеке, то он понимается не как индивидуум, а как личность. Индивидуум либерализма – это «нечто совершенно самостоятельное, основополагающее, не связанное ни с историческими, ни с социальными, ни с религиозными ценностями, мотивации, действия и реакции которого коренятся в удовлетворении личных эгоистических потребностей»[7]. Любопытно отметить, что в греческом полисе отдельный человек, лишённый связей с «демосом» и «полисом», оторванный от социальных, этнических и религиозных традиций назывался«идиотес». Таким образом, индивидуум есть атом, единица, т.е. совершенно количественное понятие. Будучи таковым, оно является чистой абстракцией, наподобие математических. Ю. Эвола считает, что «атомарный, несвязанный (solutus), «свободный» «индивид» принадлежит к царству неорганического и, соответственно, стоит на низших уровнях реальности»[8].
Личность же – «категория качественная и качество это определяется богатством и глубиной её духовного содержания»[9]. Личность есть социальный феномен, это человек со всем многообразием социальных связей, ролей и идентичностей (религиозной, этнической, политической, профессиональной, гендерной).
Оторванность понятия индивида от реальности подчеркивали различные мыслители. Для К. Маркса человек есть«социальное животное», т.е. если вычесть из человека социальность, то человек потеряет право называться человеком, становясь животным. Социальность здесь выступает как сущностный признак человека. Социолог Э.Дюркгейм утверждал примат социального, что вылилось в его концепцию «коллективного сознания», которое не сводимо к индивидуальным сознаниям. Евразиец Л. Карсавин со своей стороны предложил антииндивидуалистическое философское учение о«симфонической личности», которое явилось особым осмыслением православного учения о соборности[10]. Глубинная психология К.Г. Юнга так же нанесла урон мифу об автономном индивиде, но уже с другой, психологической стороны. Индивидуум становится здесь «не более чем функцией от бессознательного»[11]. Благодаря понятию коллективного бессознательного индивидуум был извлечен из своего психологического укрытия, и помещен во внеиндивидуальный контекст архетипов, как заметил А.Г. Дугин в своем курсе лекций по структурной социологии. Таким образом, человеку нельзя скрыться от «коллективности» ни на сознательном, ни на бессознательном уровнях. И действительно, можем ли мы помыслить индивида самого по себе? Сразу представляется мужчина или женщина, белый или черный, с той или иной прической, в том или ином костюме. Очевидна невозможность вырывания человека из социального, этнического, или гендерного контекстов. И кого же, таким образом, предлагает освободить либерализм? Голую абстракцию, пустое слово «индивид»…
Мысли упомянутых авторов поразительным образом сближаются с традиционной антропологией. Человек в традиционном обществе всегда мыслился как органическая часть некоей онтологической реальности более высокого порядка. Как замечает индолог Ерченков О., «человек существовал не сам по себе, как часть целого: общества, клана, религиозной общины, мира, Абсолюта, Бога и т.д.»[12] Общество рассматривается как некая космическая личность. Вспоминаются Адам Кадмон каббалы и Пуруша «Ригведы» как символы иерархизированного бытия общества и Универсума в целом. В православном же понимании тело человека есть член Тела Христова («Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы» (1-е Коринфянам 6:15)), а, с другой стороны, человек ценен лишь в силу того, что является творением Бога и что носит в себе образ своего Творца.
Либерализм, как показано выше, для обоснования своего специфического понимания свободы (притом весьма недавнего происхождения[13]), разработал концепцию индивидуализма. Вместе с тем, он подменил понятие свободы понятиемнезависимости. На это обратил внимание Ален де Бенуа: «Для древних свобода существовала прежде всего в возможности участвовать в общественной жизни. В противоположность этому для людей современности (les Modernes) свобода заключается, главным образом, в возможности от этой жизни уклоняться»[14].
Так почему же либералы боятся признать индивида органичной частью чего-то большего? Потому что либералы отрицаюторганицистский подход в социологии. Максимум о чем они могут говорить, так это о системе (от греч. ГНГД·ј±, «составленный»). Согласно системному анализу, система - совокупность сущностей и связей между ними, выделенных из среды на определённое время и с определённой целью. Данный подход адекватен либеральной концепции «общественного договора», с точки зрения которой, в конечном итоге, можно рассматривать любую человеческую общность как случайный, временный и произвольный результат договоренности индивидов во имя их частных прагматичных интересов. Органицизм же считает, что общество (а также народ, государство) представляет собой единый организм (ср. евразийскую«симфоническую личность»). Целостность членов организма нерасторжима, а каждый член не может существовать сам по себе, так же, как не может жить отдельно от всего тела рука или нога. Члены действуют согласованно и руководимы в своих трансформациях неким единым принципом[15]. Вот именно этого принципа и боятся либералы.
Леонтьев К. отмечает эту «беспринципность» либерализма: «Свобода! Освобождение!.. Но от чего и во имя чего? Во имя каких это новых созидающих, то есть стеснительных, принципов?»[16] Ничего он не хочет создавать, а тем более стеснять. Любые объективные принципы, ценности, «позитивные» идеалы, как пишет И. Берлин, приводят к авторитаризму, к уничтожению свободы[17]. Либеральная мифическая концепция предустановленной гармонии (восходящая к Лейбницу),которая приведет индивиды-монады (лишь бы никто не вмешивался) к упорядоченному состоянию, «решает» эту проблему отсутствия принципов. Но не есть ли этот порядок не что иное, как хаос, «война всех против всех»? И как в таком хаосе возможна свобода? Ф. Хайек считает порядком продукт неуправляемого взаимодействия свободных индивидов. По его мнению, беспорядочная игра общественных сил не вредит свободе, а сама является свободой. Для хоть какого-то обоснования данного мифа, Хайек прибегает к результату либерального гипостазирования, к «невидимой руке» рынка. Никакое внешнее рациональное влияние на общество неприемлемо, регулирование социальной жизни можно предоставить лишь рынку, т.к. его механизмы безличны и иррациональны, и именно поэтому не ограничивают свободу. То же самое пишет и Дж. Роулз. Он полагает, что принципы, которыми руководствуется общество, не должны вытекать из какой-либо нормативной теории, т.к. человек, а следовательно и общество, есть хаос, к которому не применимо никакое рационализирование. При этом хаос отождествляется с максимально возможной свободой.
Тем не менее, можно легко доказать, что в обществе-хаосе свобода немыслима. Считается, что «свобода от» якобы расширяет поле выбора человека. Но выбор – это всегда выбор какой-то стратегии, пути, устремленного в будущее. Чтобы выбор состоялся нужно знать внешнюю среду. Общество же как совокупность свободных индивидов делает выбор по отношению к будущему совершенно неопределенным. Следовательно, «свобода от» человека есть его полная несвобода через несвободу общества[18]. Да и вообще, если свободу сводить к свободе выбора, то стремиться к ней, а значит и делать ее фундаментом идеологии, нет смысла, так она есть всегда. Даже ограниченный обстоятельствами «человек не только может, но и реально всегда выбирает самого себя, свой поступок, — то, кем он будет в сложившейся вокруг него ситуации. Эта свобода самоопределения неустранима из человеческого бытия, человек, по выражению Сартра, "обречен на такую свободу"[19].
Конечно, либералы могут возразить: «А как же верховенство права?» Но как может некий светский закон стать безусловным авторитетом для «свободного» индивида? «Гражданский закон сам за собой не признает незыблемого характера религиозного догмата… Он меняется…»[20] - замечает К. Леонтьев.
Таким образом, невооруженным глазом видна вся противоречивость, безжизненность и разрушительность либеральной концепции свободы.
Если понимать свободу как свободу реализации личности, то в этом случае можно сослаться на учение о «симфонической личности». Реализация человеческой личности возможна только благодаря осуществлению ее как части чего-то большего, т.е. только посредством интеграции в иерархию личностей, которые все вместе составляют единый организм, симфоническую личность. Высшая степень упомянутого процесса поясняется понятием жертвы. Личности жертвуют собой ради блага целого и тем самым максимально актуализируют свою сущность[21].
Этимология слова «свобода» говорит о том, свобода изначально понималась как «свобода для», и что она связана с идеей принадлежности к некоему своему окружению, роду, племени. Это была свобода для своих[22]. «Свобода для» всегда связана с каким-то конкретным целепологанием, т.е. личность в этом случае выбирает некоторую цель, которой служит,подчиняется. Согласно христианскому учению именно такое подчинение (обусловленное «свободой для») приводит к свободе самой по себе: «если пребудете в слове Моем…, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8: 31, 32). Это значит, как сказано в «Социальной концепции Русской Православной Церкви», «что подлинно свободен тот, кто идет путем праведной жизни и ищет общения с Богом, источником абсолютной истины». В индуизме достижению полного освобождения предшествует подчинение некоему безличному онтологическому закону, который обозначается термином «дхарма» - это те неснимаемые обязанности и ответственность, которые накладывает само Бытие. Дхарма дифференцируется в зависимости от варны и касты. Кроме того, дхарма – это неотъемлемое свойство вещи. Аналог дхармы в даосизме – Дао («путь») – естественный порядок вещей[23].
Исходя из этого, можно выделить два необходимых для нашей цели уровня свободы: 1. свобода как путь, средство и как отправная точка («свобода для»); 2. свобода как цель, как некое онтологическое состояние.
Аналоги этих двух типов свободы имеются в индийской традиции. Свободе как цели соответствует мукти(«освобождение»), что обозначает абсолютную реализацию человека, слияние с Брахманом. Аналог свободы как пути - сватантрия (букв. «следование по своей нити или судьбе»)[24]. Путь есть свободно принятая ответственность и труд, если угодно, борьба, жертвенная борьба, которая приводит к «рождению свыше», что есть онтологическая свобода, свобода как цель.
На знамя Четвертой политической теории должна быть поднята именно свобода в традиционном понимания, подлинная, укорененная в бытии, «свобода для»! Для чего? Для Целого! Во имя великих идей, великих принципов и великих ценностей! Но сознательно принятая такая свобода не есть покой или нечто удобоносимое. Она нелегка, это особое духовное «бремя». Принятие этого «бремени», ответственности делает нас свободными. Ведь то, за что мы не отвечаем, бытует само по себе, формируя обстоятельства, детерминирующие наше существование без нашего участия. Примером свободной (в нашем понимании) личности может быть наш первый царь Иван Васильевич. Он был поистине «тягловой личностью», олицетворением и средоточием «тяглового государства», он водрузил на себя ношу отвечать перед Господом за все Царство и за каждого подданного. Это и есть подлинная свобода как путь, которая в эсхотологической перспективе ведет к онтологической свободе как цели.
Примечания:
[1] Мизес Л. фон. Либерализм. Челябинск: Социум, 2007.- 344 с.
[2] Г.П.Федотов. Рождение свободы (Впервые напечатано в «Новом журнале», Нью-Йорк, 1944, № 8, с.198-218).
[3] Дугин А. Четвертая политическая теория. Россия и политические идеи XXI века. – СПб.: Амфора, 2009. 32 с.
[4] И. Берлин. Две концепции свободы // Современный либерализм. М., 1998. С. 19-43.
[5] Цит. по: Попов Э.А. Русский консерватизм: идеология и социально-политическая практика. – Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 2005.
[6] Там же.
[7] Вологин Е.А. Общество «Мемориал» как элемент цивилизационной антисистемы / http://www.ugtu.net/index.php?ind=reviews&op=entry_view&iden=348
[8] Эвола Ю. Люди и руины. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. 36 с.
[9] Там же.
[10] Карсавин Л. О личности. / Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. – М.: «Ренессанс», 1992.
[11] Лекция №1 Структуралистская топика социологии (курс Структурная социология) (25.02.09) проф. Дугин / http://konservatizm.org/speech/dugin/080309205432.xhtml
[12] Ерченков О.Н. Понятие свободы в традиционном обществе и его трансформация в философии Модерна. / http://aryadev-beda.livejournal.com/6204.html.
[13] «Трактовка сферы частной жизни и личных отношений как чего-то священного в самом себе проистекает из концепции свободы, которая, если учесть ее религиозные корни, получила законченное выражение лишь с наступлением эпохи Возрождения или Реформации» (И. Берлин. Ук. соч.).
[14] Ален де Бенуа. Против либерализма. / Русское время. Журнал консервативной мысли. № 1 Август 2009. 70 с.
[15] Грицанов А.А. Органическое общество / Энциклопедия социологии. Сост. Грицанов А.А., Абушенко В.Л., Евелькин Г.М., Соколова Г.Н., Терещенко О.В. – Минск: Серия "Мир энциклопедий", "Книжный Дом", 2000.
[16] Леонтьев К. Передовые статьи «Варшавского дневника» 1880 года / Русское время. Журнал консервативной мысли. № 1 Август 2009. 56 с.
[17] «Плюрализм более человечен, ибо не отнимает у людей (как это делают создатели систем) ради далекого и внутренне противоречивого идеала многое из того, что они считают абсолютно необходимым для своей жизни, будучи существами, способными изменяться самым непредсказуемым образом» (И. Берлин. Ук. соч.).
[18] Субетто А.И. Свобода. Книга первая. Критика либерального разума. (Научная моно-графическая трилогия). – СПб. – Кострома: КГУ им. Н.А.Некрасова, 2008. 51 с.
[19] Анисин А. Консерватизм, традиция и онтологическая свобода человека / http://www.pravoslavie.ru/jurnal/317.htm
[20] Леонтьев К. Ук. соч. 56 с.
[21] Карсавин Л. О личности. / Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. – М.: «Ренессанс», 1992. С. 139.
[22] Древнерусское и старославянское собьство – «свойство» и «существо», «общность» (Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: 2 т. – 3-е изд., стереотип. – М.: Рус. Яз., 1999, с.148). «В самом русском языке слово «свобода» восходит к общеславянским корням: сва (своя) обода (окружение, община, общество)» (Ерченков О. Ук. соч.).
[23] Ерченков О. Ук. соч.
[24] Там же.
источник - http://konservatizm.org/konservatizm/theory/130410163922.xhtml
katehonОсторожно, история - Сергей Кургинян
katehonOпричнина – модернизация по-русски
Как во тереме живет православный Царь,
Православный Царь Иван Васильевич.
Он грозен, батюшка, и милостив,
Он за правду милует, за неправду вешает.
Народная песня
.
Глупцы только, которые не знают обстоятельств его времени, свойств его народа и великих его заслуг, называют его тираном.
Петр I
Виталий Аверьянов
Краткая преамбула17 февраля в Институте динамического консерватизма прошел круглый стол об актуальности опричнины. Он дал неожиданные результаты. Как минимум, настоящим событием в нашей социально-исторической мысли явилась работа А.И.Фурсова, получившаяся на основе сделанного им доклада. Несомненно, глубокими и нетривиальными были также выступления Максима Калашникова, Александра Елисеева, Егора Холмогорова и других участников. Началась заинтересованная полемика как противников, так и сторонников «новой опричнины».
Что касается статьи Фурсова, то в ней впервые столь отчетливо была показана исключительная сложность опричнины XVI века, нестандартность ее как политической инициативы, целенаправленно преображающей властные и социальные отношения. Кроме того, Фурсов убедительно показал положительную сторону внутренней связи опричнины и нео-опричнины в русской истории, а также диалектику трех полюсов русского государства: олигархии, опричнины и самодержавия, – диалектику, рисующую лицо России как своеобразное, ни на что не похожее. (Замечу в скобках, что опричнина выступает как своего рода «странный аналог» демократизации власти, русское прочтение демократического принципа, не фантазийного, не манипуляторского, как современная «демократия», а реального рабочего принципа – «к народности через чрезвычайку».)
источник - http://www.dynacon.ru/content/articles/384/
katehonМотивация достижения как двигатель экономики
Маринэ, как всегда, пишет очень обстоятельные, аргументированные статьи. Мне её всегда приятно почитать.
19.11.2009
Автор: Маринэ ВОСКАНЯН
Большая часть этих прогнозов говорит о серьезных изменениях макроэкономических параметров. И в качестве одного из таких параметров все чаще упоминается мотивация труда, хотя в «тучные 2000-е» мотивация чаще всего обсуждалась лишь в контексте эффективного управления персоналом отдельной компании. Сможет ли российская экономика быть конкурентоспособной в изменившемся посткризисном мире, будет зависеть и от отношения россиян к собственному труду. Ставка только на личные амбиции и личное обогащение вряд ли сможет стать двигателем серьезного экономического прорыва.
Вопрос «Почему и для чего люди работают?» долгие годы задавался, чтобы понять, какую зарплату и бонусную систему лучше использовать, как добиться от персонала большей лояльности и больших результатов. Тот же вопрос в контексте жизненных смыслов и общественных настроений интересовал разве что социологов. Казалось, времена, когда идеи превращались в трудовые подвиги и достижения, давно прошли. Успешный «офисный» менеджер и энтузиаст комсомольских строек — ну что между ними может быть общего? Ведь в России 2000-х на пике интереса к «капиталистической» мотивации труда общим местом стало понимание мотивации работника исключительно в эгоистическом ключе — что мы можем предложить лично ему в качестве компенсации (чаще всего исключительно денежной) за его труд.
Может ли мотивация — в понимании нематериальных причин, по которым люди работают, и, более широко, их жизненных стремлений — быть макроэкономическим параметром в рыночной экономике? Такая мысль не нова, и, более того, один из признанных авторитетов в области теорий корпоративной мотивации, Дэвид МакКлелланд еще в 1961 году в работе «Общество достижения» выдвинул гипотезу о том, что мотивация достижения служит важнейшим залогом экономического процветания. Оценив степень выраженности соответствующего мотива в обществе, можно с изрядной достоверностью предсказать тенденцию к экономическому развитию. Если на идеи МакКлелланда посмотреть из нынешней России, добавив к этому исторический опыт и некоторые, пусть и не академические, но в целом принимаемые нашим обществом представления об особенностях россиян как работников, выводы получаются интересные.ДОСТИГАТЬ ИЛИ БОГАТЕТЬ?
До того как замахнуться на исследования мотивов, приводивших к успеху или неуспеху целые страны и цивилизации, МакКлелланд изучал мотивацию отдельных людей в учебе или работе. По его мнению, важнейшей движущей силой является потребность достижения (успеха). Слово «успех» в России сегодня в каком-то смысле стало почти ругательным. «Успешный бизнесмен», «успешная компания», «успешный проект», «успешные» лица на обложках — слишком фальшиво, слишком официально, во всем этом россияне чувствуют подвох. И не зря — даже в бизнес-языке словом «успех» у нас давно называют нечто совсем другое (внешнее, показное), чем понимал американский теоретик мотивации. Согласно его идее, потребность в успехе не удовлетворяется провозглашением успеха человека — это лишь дает возможность повысить свой статус. Успех — это доведенная до успешного завершения работа, задача, решенная проблема. Это сделанное дело, значимое для человека. В итоге чего человек получил то, к чему стремился (и это вовсе не обязательно деньги или известность). Важно, что такое стремление становится «двигателем» для человека, если он верит, что обстоятельства дадут шанс его реализовать. С переходом на рыночные рельсы в России в качестве успеха предлагается видеть финансовые достижения индивида: сколько ты заработал, такой и успех. В качестве главного мотива труда выступает стремление разбогатеть. «Просто жить», «работать и зарабатывать», «обеспечить себе и семье достойную жизнь» — формулировки разные, а смысл один: работаю, чтоб получать деньги, желательно, побольше, чтоб обеспечить себе и семье комфорт и достаток. А что еще нужно? Многие уже и правда с искренним недоумением спросят: а что, мол, какой еще другой смысл есть для меня работать? Был бы миллион в кармане, сидел бы на пляже на далеких теплых островах и ничего бы не делал вообще. Как противоположная, оставшаяся в прошлом установка рассматривается советское «трудиться на благо страны».
А вот МакКлелланд считал, что и на капиталистическом Западе, и в СССР людьми двигало одно и то же — тот самый мотив достижения. Как это может быть? Ведь коммунисты с их стремлением к общественному благу всегда противопоставляли свои мотивы буржуазному стремлению к прибыли. МакКлелланд убежден, что западный капитализм двигало далеко не только стремление людей разбогатеть. «Само по себе желание быть богатым и приобретать материальные блага очень мало может поспособствовать экономическому развитию общества», — писал он. Действительно, даже в самом экономически отсталом государстве редкий человек откажется стать более состоятельным. Но далеко не везде распространен дух предпринимательства, традиционный для западного капитализма. А писавший о нем Макс Вебер отмечал, что протестантская этика породила тип предпринимателя-капиталиста, который тратит на свой личный комфорт куда меньше средств, нежели фанатично зарабатывает, потому что главный мотив его деятельности — «делать дело», а не «жить богаче». МакКлелланд, будучи психологом, призывал, рассматривая экономику, отказаться от принципов марксовского экономического дарвинизма, от мнения, что психология человека формируется исключительно под влиянием внешних экономических условий его труда. Такой же упрек он адресует и теориям Фрейда, и концепции истории Тойнби. Важнейшая мысль этих рассуждений — не только обстоятельства формируют людей. Напротив, если страна хочет добиться экономического роста, следует обращать самое пристальное внимание на ценности, мотивы и цели людей, потому что в долгосрочной перспективе они определяют экономическое развитие общества.
ОСМЫСЛЕННЫЙ ТРУД ВМЕСТО ТРУДОВОЙ ПОВИННОСТИ
Даже без всяких теорий достаточно очевидно: наиболее продуктивный труд — это труд осмысленный, понимаемый не как ненавистная повинность, а как поле самореализации. Наибольших успехов и прорывных достижений организация может добиться только при условии, что сотрудники прилагают свои силы не для галочки в надежде лишь получить очередную премию. Главный фактор — интерес к этой деятельности и стремление добиться успехов в деле, которое представляется для человека лично и общественно значимым. Достаточно заглянуть в наиболее известные работы из области бизнес-литературы, например, «От хорошего к великому» Джима Коллинза, — практически везде встречается мысль о том, что люди, формально выполняющие свои обязанности и на самом деле не увлеченные своей работой, не способны в долгосрочной перспективе генерировать серьезные достижения. Откройте любой современный учебник по управлению персоналом — уже стало общим местом утверждение, что серьезного профессионала нельзя мотивировать исключительно ростом зарплаты, ему нужны интересные задачи как возможность реализовать свой профессионализм, условия для обучения и роста компетенции. Более того, отсутствие у работников таких возможностей и заинтересованности в своем труде ведет к прямым убыткам — в работе Дэвида Болховера «Живые мертвецы» на массе практических примеров и статистических данных прекрасно показано, к какой ужасающей неэффективности это приводит и какие виртуозные способы «откосить» от ненавистной работы используют люди.
Вроде бы всем это известно и понятно. Однако россияне как работники, или пресловутые «трудящиеся» не выглядят очень счастливыми. Начиная с 90-х массовым явлением был отказ от выбранной специальности в пользу более денежной профессии. Кто-то перечеркивал десятилетия работы инженером-конструктором или химиком, чтобы с нуля и, что называется, на ходу, становиться предпринимателем-управленцем. Не потому, что всегда испытывал тайную страсть стать бизнесменом, а просто потому, что надо было кормить семью. И можно сделать предположение, что многие наши выстроившие бизнес граждане не потому добились успехов в предпринимательстве, что новые времена в них разбудили дух этого предпринимательства. А потому, что они в принципе по своему складу личности умели ставить цели и достигать их. Тот самый мотив достижения. Другая значительная часть — это те, кто отказался от своей мечты, даже не решившись ее осуществить. Те, кто в 90-е оканчивал школы и вузы. Сколько выпускников подавали документы на бесконечные экономическо-юридическо-торгово-международные специальности, отказываясь от интересующих с детства физики, биологии, истории, проектирования техники? И сколько мы в результате недополучили увлеченных своим делом специалистов, а значит, и шансов на новые идеи и технологии, получив взамен иллюзорный офисный средний класс? Нет, «молодые профессионалы», конечно, не рыдают в подушку о том, что романтика оставленного призвания теперь недостижима. Жизнь их сделала прагматиками, и они вполне осознанно идут на размен своего IQ на ипотечный кредит, шопинг и горные лыжи. К тому же у нас все в результате этой добровольно-насильственной «депризваниезации» оказались работниками-универсалами — с легкостью могут решать самые разные задачи, менять профессию. В сущности, умный, обучаемый и быстро приспосабливающийся к обстоятельствам человек — это у нас и есть главная профессия. Но, думается, многим понятно, что это просто наиболее безболезненный из компромиссов. Явно или нет, бессмысленность своего труда ощущают многие. Несмотря на любой «компенсационный пакет». В сущности, интернетовская «падонковская» культура, которая так по душе пришлась офисному планктону, — это осознанный или нет протест окружающему абсурду. Многочисленные корпоративные «маразмы» давно затмили пресловутое лицемерие государственных бюрократов. Распевать корпоративный гимн куда лицемернее, чем носить комсомольский значок, не веря в светлое будущее. Сейчас бюджеты на «тимбилдинг» урезаны, но еще несколько лет назад редкая компания не отправляла коллектив в лес или на пляж заниматься перетягиванием каната или бегом в мешках с обязательным братанием на фоне корпоративного стяга. При этом любой из этих сотрудников легко покинул бы дружный коллектив, получив хорошее предложение от конкурентов. Корпоративная культура в России пропитана ложью. И офисный планктон прекрасно это понимает. Но имеет хорошее оправдание — ведь надо кормить семью, ведь хочется жить по-человечески. В конце концов, разве есть еще какие-то варианты, кроме романтического ухода в энтузиасты-бессребреники?
Незаметно трудового энтузиазма и у работников «неофисных» специальностей. Российская почта, где, с одной стороны, женщины с потухшими глазами и мизерной зарплатой принимают переводы и выдают бандероли, а с другой — неработающие ксероксы, очереди и потерянные посылки. Нам который год обещают вместо этого «русский DHL», а воз и ныне там. Но, честно говоря, просто не верится, что новые управленческие методы заработают с персоналом, который чувствует себя как в трудовом лагере. Продавцы в торговых центрах, которые с фальшивой улыбкой пытаются «впарить» товар, вместо того чтобы дать грамотную консультацию, и всей душой ненавидят руководство и покупателей. И наоборот, порой все-таки остающиеся людьми вопреки строгим внушениям о том, что главное — продать побольше. Продавщица, шепотом предупреждающая о том, что «не берите — это несвежее» (а ведь объем продаж — это ее премия), — это островок человеческого там, где, как нас старательно убеждают, не должно быть ничего, кроме личной выгоды. Мрачные пограничницы, каменными лицами встречающие нас в аэропортах. Список можно продолжать долго. Иногда складывается впечатление, что у нас вся страна не любит свою работу. Но работает именно на ней.
САМОРЕАЛИЗАЦИЯ И «УМНОЖЕНИЕ НА НОЛЬ»
Утверждение, что большинство представителей среднего класса в России не видят смысла в своей работе, кажется на первый взгляд невероятным. Успешные 2000-е породили образ специалиста-профессионала, который не просто зарабатывает деньги, но при этом видит пользу от результатов своего труда, успешно самореализуется как в работе, так и в активном досуге. Но почему, несмотря на свои вполне нормальные зарплаты, комфортные офисы и не такую уж изматывающую работу за компьютером (позволяющую целыми днями быть в интернетонлайне в форумах и социальных сетях), те, кого Тоффлер и прочие футурологи середины XX века предполагали видеть в будущем как движимых творческими и научными интересами «интеллектуальных работников» и «информационный пролетариат», в современной реальности презрительно называют себя офисным планктоном и не очень-то гордятся своей жизнью? Те же самые люди, разбредаясь в Сети по своим виртуальным интересам, могут тратить массу времени совершенно бесплатно на поддержку какого-то интересного им интернет-ресурса, обсуждения интересных им тем в форумах, бескорыстную помощь (пусть хотя бы и только информационную). Просто во всех этих действиях люди видят очевидный смысл и пользу для самих себя и окружающих. В своей ежедневной работе «на дядю», за которую получают зарплату, такого смысла они не видят.
Не так просто дело обстоит и с самореализацией. У успешных работников есть вроде и она — можно гордиться тем, что эффективно руководишь людьми, решаешь сложные задачи, признан коллегами, доходы позволяют жить приятно и комфортно, в окружении престижных вещей. Главное, пореже думать, для чего нужно это эффективное руководство и решение задач. Можно крайне успешно, с интересом и профессионализмом заниматься продажей товаров, которые на самом деле никому не нужны, но хорошая реклама убедит, что нужны и еще как. Или создавать эту манипулятивную рекламу. Или строить уродливые торговые центры. Или придумывать рейтинговые скандальные ТВ-передачи. Но даже последний циник при этом прекрасно понимает, что, пусть и профессионально, и с высокой оплатой, он занимается, в сущности, генерацией бессмысленной пустоты. При этом в России существует усугубляющее эту ситуацию неверие, что возможны какие-то альтернативы. Демотивированность (и социальную апатию) вполне можно считать проблемой всего нашего общества и фактором, негативно влияющим на экономический рост, а вовсе не только проблемой отдельного человека. Максимум, во что верят россияне — это в свою семью, свои личные возможности как-то устроиться. В то, что будет побеждена коррупция — не верят, в возможность появления законов и условий для развития малого бизнеса — не верят, в призывы государства, будь они хоть трижды благие, — не верят. И здесь вновь полезно взглянуть на выводы теорий мотивации. Мотивационная теория ожиданий говорит о том, что важнейшую роль в том, насколько сильно человек стремится к какой-то цели, играет оценка индивидом реальности достижения поставленной цели. Если этот параметр становится «равным нулю», то есть человек просто не верит в то, что цели реально достигнуть (даже если все условия для этого есть), то в результате и получается умножение на ноль — полная демотивированность и нежелание что-либо делать. Надо признать, что государство у нас постаралось, — ему граждане не верят практически полностью: никакого внятного образа будущего нет, ожиданий успехов страны за рамками футбольных турниров тоже нет. Потому и соглашаются играть профессиональные роли, которые при других обстоятельствах никогда бы не выбрали.
Понятно, что вовсе не только эти факторы виноваты в том, что в России не стало массовым предпринимательство и малый бизнес, как предсказывали теоретики-либералы, что не произошло реальных прорывов в наукоемких отраслях, что госаппарат не может разродиться ни одной реально работающей госпрограммой. Но то, что человеческий капитал сегодня используется неэффективно, можно утверждать смело.
ОБЩЕЕ ДЕЛО, КОТОРОГО НЕТ
Именно это видится проблемой макромасштаба. При современном экономическом устройстве наблюдается крайний дефицит осмысленной полезной деятельности. Есть профессии, в которых такой проблемы не существует: те, кто учит, лечит, спасает, изначально отчетливо видят свои цели. Остальные чаще всего просто за деньги делают то, что умеют, — лучше или хуже. Можно предположить, что именно дефицит реальных интересных задач и целей для деятельности часто приводит людей в экстремальный спорт, компьютерные игры, виртуальные проекты. Как ни странно, «настоящую жизнь» люди теперь ищут за пределами физической реальности или по крайней мере своего рабочего места.
Все это означает, что та самая «энергия достижения» либо не появляется вообще, поскольку для многих нет даже выбора, он задушен необходимостью удовлетворить для себя и семьи хотя бы базовые материальные потребности, либо «умножается на ноль» апатичных отрицательных ожиданий, либо уходит в «свисток» развлечений. Между тем у многих россиян, несомненно, помимо зарабатывания денег и обустройства комфортной жизни себе и близким, есть потребность реализовать себя в чем-то действительно нужном и важном для окружающих, а не просто за вознаграждение поучаствовать своим трудом в увеличении чьей-то прибыли.
Да, сегодня многие не чувствуют осмысленности в работе на своем конкретном рабочем месте. Гораздо хуже, что в России сложилась ситуация, когда граждане атомизированы и не видят ни своего вклада, ни вклада своей организации/ компании в дело общего развития страны и ее экономики. Сама постановка вопроса многим покажется смехотворной: какое общее дело, какое общее развитие? И что «эта страна» мне сделала такого, чтоб я еще думал о ее общем процветании? Здесь вопрос мотивации из области экономики и психологии уходит в совершенно другое поле — идеологическое. Потому что ни один гражданин сам не может видеть ни общего дела, ни общих целей, если их нет у самого государства. Сегодняшняя либеральная установка, напротив, предельно индивидуальна — «крутись, как хочешь, и богатей, если получится», в ней нет места ни коллективному, ни социальному. И никакое гражданское общество не заработает, пока от государства не прозвучит внятная установка, куда, зачем и как должна развиваться страна. А в условиях этой неопределенности все занимаются только понятным и простым — обустраивают личный быт и личное потребление, по сути, переставая быть гражданами и становясь просто отдельными субъектами, решающими вопросы своей частной жизни на общей географической территории. И пока нет единой государственной идеологии — не пустышек политического цирка, а внятной системы ценностей и смыслов, — отдельным призывам власти что-то сделать для страны сегодня никто не поверит.
Казалось бы, какая разница для экономического пейзажа, что думает и чувствует отдельная трудовая человеко-единица, если она вроде бы исправно выполняет должностные обязанности и платит налоги. Но если таких единиц десятки миллионов, как бы эта мелочь не стала решающей. Если завтра государство возьмется за рузвельтовского типа масштабные госпроекты, чем оно будет привлекать людей? Только зарплатой? А призывы «улучшать и повышать»? Мы все каждый день сталкиваемся с безобразно организованной работой госучреждений с населением, с нерациональными нововведениями в транспортной системе, с невозможностью получить нужные товары и услуги от коммерческих компаний. Поле для повышения эффективности работы организаций, как коммерческих, так и остальных, просто огромно. Но никто этих вопросов не решит, если работает «на дядю», думая только о пятничном вечере и дне получки. А вот ощущение осмысленности своего труда, отчетливое понимание его роли в построении общего экономического и социального благосостояния способно стать «двигателем» гораздо более осмысленной и плодотворной работы.
Мотивация, таким образом, может стать не только вопросом личного отношения каждого работника к труду, но и серьезным экономическим параметром, влияющим на всю экономику в целом. Но это возможно в экономике, где отчетливо понятен и продекларирован государством приоритет стратегических и функциональных задач над чисто финансовым интересом отдельных игроков, — сформулированы цели, которым служат действия экономических субъектов, концепция того, что является общественным благом, и то, как государство может учесть интересы всех своих граждан. Вопрос в том, будет ли такая экономика создана, или россияне по-прежнему будут довольствоваться ролью получающих зарплату винтиков в механизме, задачи и направление движения которого им в лучшем случае чужды и безразличны.источник - http://odnakoj.ru/magazine/yekonomika/lichnoe_plus_obshcee__lichnoe_plus_obshcee/
katehonА как хорошо начинал...
- 35 комментариев
katehonПолитические романтики против реалистов
katehonРусская философия – благо для России
02.04.2010
Каждый народ имеет свою философию. У некоторых этносов она не излагается в написанных трактатах, а покоится в народной душе и проявляется в процессе их бытия и моральной экзистенции. Такая философия подобна невысказанной идее или непрочитанной ещё книге, но её установки остаются актуальными и востребованными для посвящённых. Другие этносы создали богатую и объёмную философскую литературу, которая представляет собой бесценное интеллектуальное наследие не одного поколения.
Национальная философия не должна рассматриваться как набор отвлечённых мудрствований, свойственных буквоедам и наивным искателям истины. Платон считал, что государствами должны править философы, защищать его – воины, а создавать материальные богатства должны ремесленники. Под философами должно подразумевать не человека с дипломом об окончании философского факультета, а понимающего ткань жизни и внутренние законы человеческого бытия. Интеллектуальные занятия – удел меньшинства. Никогда философия не была модой для толпы. Но нынешнее поколение российских интеллектуалов остро нуждается в путеводной нити, которая бы обозначила основные контуры понимания Русской жизни, её основных вех, эволюции её внутреннего содержания и наполнения.Имя Айн Рэнд, урождённой Алисы Зиновьевны Розенбаум, американской писательницы и философа, известно не многим. ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Уроженка Санкт-Петербурга, в 1925 году она получила визу для поездки на учёбу в США. Её родители остались в Ленинграде и умерли во время блокады в годы Великой Отечественной войны. Сама Алиса, будущая Айн Рэнд, осталась в США, где развернула бурную философскую деятельность в защиту капитализма и права сильного, которое, по её мнению, должно оставаться незыблемым в экономике. Поэт и эссеист Алексей Цветков писал о ней, по-моему, совершенно справедливо: «С ее точки зрения коллективизм отрицателен абсолютно, а эгоизм, который она наряжает в платье англосаксонского индивидуализма – абсолютно положителен. Все «социальные добродетели» – безусловно, вредны, желание помочь ближнему – фактически порочно».
Её философия объективизма основана на принципах разума, индивидуализма, разумного эгоизма и является интеллектуальным обоснованием капиталистических ценностей. Айн Рэнд – столп либеральной философии. Изучением её философского наследия занимается специально основанный для этого Институт Айн Рэнд, который развернул бурную просветительскую деятельность в США. Америка, раз и навсегда верная капиталистическим принципам, сохраняет и приумножает научное наследие либеральных мыслителей и философов. Так, Институт Айн Рэнд реализует ряд программ для студентов, направленных на изучение трудов Айн Рэнд, исследования в области практического применения её экономических идей. На сайте Института говорится, что их задачей является распространение идей культурного возрождения для предотвращения антикапиталистических, антииндивидуалистических тенденций современности. «Лучшим полем битвы за наши идеи является сфера просвещения – институты и школы, где учащиеся и студенты знакомятся с идеями, которые влияют на всю их жизнь», - заявлено на сайте Института.
По опросам общественного мнения, проведённого в 1991 году Библиотекой Конгресса и книжным клубом «Book of the Month Club», «Атлант расправил плечи» - вторая после Библии книга, которая привела к переменам в жизни американских читателей. По состоянию на 2007 год суммарный тираж «Атланта» составил более 6,5 млн. экземпляров. По опросу Zogby International, проведённому в ноябре 2008 года, роман прочли 8,1 % взрослых американцев. Невозможно представить, чтобы в православной России второе место после Святого Писания занимала книга, воспевающая пресловутую гоббсианскую формулу «Человек человеку – волк». В книге «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд призывает богатых объединиться, чтобы сообща противостоять бедным. Богатый для Айн Рэнд значит – хороший и праведный. Бедный – злой грешник, наказанный Господом бедностью за свои прегрешения. Её призывы организовать «крестовый поход» капиталистов против бедных, т.е. «грешников», находили отклик в сердцах американской элиты! Айн Рэнд пользовалась уважением Р. Рейгана. Председатель Федеральной резервной службы США (1987 -2006) Алан Гринспен причислял себя к ученикам Айн Рэнд. Ее идеи созвучны идеям Хайека, сторонника хищного капитализма, сказавшего, что «рынок – это закон джунглей». В последние время интерес к идеям Айн Рэнд снова ожил, продажа ее книг заметно увеличилась, появились сразу две ее новые биографии. Этот интерес явно вызван готовящимися реформами в сфере медицинского обслуживания в Америке и вероятностью введения государственного сектора медицины. Тем не менее, идеологический фундамент англосаксонской цивилизации, основанный на либерал-фашизме, позволяет финансовым акулам держать бедные страны в узде финансового порабощения. Такая же участь ожидает и Россию, если мы позволим пичкать нашу молодёжь текстами и работами авторов либерального рынка, заменяя ими истинно русские культурные принципы и моральные установки.
Известно, что философ Джон Локк был акционером рабовладельческой кампании. Лорд Дизраэли отказывал «цветным» в праве называться людьми и оправдывал их угнетение белыми ради извлечения прибыли. Ведь бедный – значит, греховный и недостойный. Сравните эти установки с древнерусским состраданием нищим и юродивым, стоящим на паперти или странствующим по российским городам и весям!
Россия дала миру немало великих философов. Николай Бердяев и Питирим Сорокин (+еще тут смотри и тут), Иван Ильин и Георгий Флоровский, Николай Фёдоров и Владимир Соловьёв, Иван Аксаков и Лев Тихомиров, Константин Леонтьев и Николай Устрялов. Их произведения переведены на многие языки мира и известны в иностранной среде. Их вклад в освещение основ русской жизни, её генезиса, её основных смысловых и моральных «несущих конструкций» невозможно переоценить. Их вдумчивое созерцание основ Православной веры, основ русской духовности и русской социальной жизни принесло и ещё принесёт нам немало пользы.
В век, когда наш народ и наша страна так мучительно ищет спасения от бездуховности и чёрствости, от неразумной инфантильности и бессердечного эгоизма, от всеохватывающей коммерциализации и духовного обмеления, труды русских философов могли бы стать необходимым ориентиром на этом нелёгком пути. Для этого необходимо их всячески популяризировать, содействовать распространению их идей и их взглядов. Тогда на мыслеобразующий процесс русских людей будут оказывать влияние русские мыслители и идеологи Русского величия, а не завезённый с Запада либеральный яд, покрывший наши сердца густым налётом.
Необходимо, как минимум, создавать сайты, посвящённые жизни и интеллектуальной деятельности русских философов. Пока же Сеть наполнена сайтами наших политиков, многие из которых являются патриотами сомнительного качества. Об их интеллектуальном багаже я умолчу. Нужно создавать электронные библиотеки с трудами русских философов, издавать их книги миллионными тиражами, распространять их в учебных заведениях, проводить молодёжные философские лагеря, конференции и чтения. Американцы во время «холодной войны» пытались всучить каждому советскому гражданину, оказавшемуся по делам на территории США, томик Солженицына. Радио «Свобода» часами транслировало главы из его романов. В них Солженицын изображал Россию такой, как нужно было американцам. Наше радио используется пока преимущественно для коммерческих проектов, где нет места философии и патриотизму. Наши типографии печатают тоннами навязчивую рекламу на глянцевой бумаге, в то время как для издания томов А. Хомякова, А. Герцена или Н. Лосского и В.Н. Лосского никогда не хватает средств.
Крайне необходимо учреждать фонды и институты, названные их именами, для того, чтобы нести Русскую идею в русское общество, прежде всего, школьникам и студентам. Словно язвы, облепили Россию «либеральные гнойники» в лице СВОП, ИНСОР, Института Катона или ВШЭ–ГУ. Они стараются задать тон в информационной сфере, навязать ложное впечатление, что альтернативы либерализму нет, что русским пора отречься от «наивных сказок» Киреевского или Аксакова о славянской душе. Что душа у всех одна – жадная до чувственных удовольствий, падкая на дешёвые и грубые сенсации. Нашим ответом Институтам Катона и Айн Рэнд должны стать наши, русские институты. Пока что наиболее активен в этом направлении Фонд им. П. Сорокина при факультете социологии МГУ. Соцфак МГУ превращается в бастион традиционных русских ценностей, не поддающихся на разлагающий души капиталистический соблазн.
Таких фондов и центров должно быть в десятки раз больше, потому что на Россию с надеждой смотрят также и те, кто считает себя русским, но живёт вдали от неё. Русский духовный стержень, на котором веками держалась Земля Русская, изъеден либеральной ржой и покрыт либеральной плесенью. Русская мысль всегда противостояла западному шовинизму и связанной с ним социально-философской доктрине либерализма. Поэтому и является наша мысль для них сегодня целью №1. Пришла пора русским людям думать о России.источник - http://konservatizm.org/konservatizm/theory/020410154433.xhtml
- 7 комментариев
katehonБорьба с «сырьевым проклятьем»
Очень дельная статья от начала и до конца
Модернизация, индустриализация или просто очередная пертурбация?Сегодня крайне модно стало говорить и писать о модернизации, о том, что она назрела и какие она открывает перспективы перед российской экономикой. При этом обсуждается исключительно сценарий развития высокотехнологичного сектора как сферы производства продукции наиболее высокой степени передела. Однако недостаточно построить в чистом поле завод по производству микросхем или организовать финансовый центр на собственной территории. Любые изменения должны быть подкреплены реальным экономическим движением в данном направлении. А есть ли в России такие движущие факторы? Действительно ли назрела именно та модернизация, которую так хочется увидеть чиновникам?
Для начала постараемся ответить на извечный вопрос: что такое «сырьевое проклятье» и существует ли оно вообще? Ведь именно под знаменем борьбы с «сырьевым проклятьем» нашей экономики ведутся разговоры о решительной и мощной модернизации, развитии нанотехнологий, телекоммуникаций и т.д.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Где деньги, Зин?
Итак, сегодня уже каждый школьник знает, что деньги в российскую экономику поступают по нескольким каналам, которые объединены одним: это продажа на экспорт углеводородного и иного сырья, добываемого из недр нашей Великой и Могучей Родины.
И тут, в принципе, спорить бессмысленно — так и есть. Вопрос в другом. Понятно, как зарабатывают нефтяные компании, «Газпром», металлурги, угольщики, транспортные компании, имеющие трубопроводы, железнодорожные вагоны и порты с баржами и сухогрузами. А как зарабатывает вся остальная экономика — сектор торговли, услуг, обрабатывающая промышленность, электроэнергетика?
Для ответа на этот вопрос необходимо понимать, что существует система перераспределения произведенных в экономике благ. В настоящее время для моделирования экономических процессов повсеместно используется СНС (система национальных счетов). Система национальных счетов — это балансовый метод комплексной взаимосвязанной характеристики экономических процессов и их результатов на основе системы макроэкономических показателей, объединенных в таблицы. Она описывает наиболее важные аспекты экономического развития (производство, распределение, перераспределение и использование конечного продукта и национального дохода, формирование национального богатства). Стандартная система национальных счетов была разработана статистической комиссией ООН в 1953 году. Национальные счета используются более чем в 150 странах мира, в том числе в России с 1988 года ВВП определяется по методике ООН. Таким образом, данный метод применяется и отечественными государственными макроэкономистами из Росстата и МЭР. При этом лежащая в основе данной системы модель не дает четкого понимания относительно экономической реальности сырьевой страны: она является инструментом унификации и сглаживания любых структурных различий в экономиках различных стран. В итоге получается довольно безликая однопродуктовая модель (рис. 1). Согласно данной методологии моделирования все продукты и услуги, произведенные в экономике страны, специальным образом агрегируются и приводятся к некоему единому эквиваленту, что позволяет сделать показатели всех отраслей более-менее сопоставимыми. На деле же происходит полное обезличивание всех качественных экономических процессов в угоду удобства расчета количественных показателей. А ведь для того чтобы вносить изменения в структуру экономики (назвать этот процесс можно как угодно: индустриализация, модернизация и т.д.), необходимо учитывать саму эту структуру.
Вообще на основе данной теории формируются межотраслевые балансы (МОБ) или таблицы «затраты-выпуск», которые отчасти могут компенсировать отсутствие информации о качественных взаимосвязях в экономике. Но в настоящее время в России практически не осталось людей, способных составить МОБ, а уж провести их грамотный анализ могут и вовсе единицы. В большинстве же случаев данная модель представляет для аналитиков и экономистов «черный ящик», в который необходимо загрузить определенные входные параметры и получить некий результат на выходе: индексы, показатели ВВП и прочее. В итоге теряется сама возможность четко определить суть происходящих в экономике процессов: анализ становится поверхностным и базируется только на количественных показателях. В классической теории макроэкономического анализа для устранения этого «брака» за последние 40—50 лет было придумано большое количество компенсирующих эти недостатки методов. В частности, многие экономисты пытались объяснить те или иные изменения за счет поиска корреляции между отдельными показателями. А вот полностью объяснить значение этих показателей уже не могли, поскольку отсутствовала (да и сейчас отсутствует) формализованная база для анализа сути экономических процессов и их качественных изменений.
А теперь позвольте спросить: как на основании данных такого поверхностного анализа можно принять решение о необходимости развития каких-то секторов экономики? Ведь при таком подходе даже невозможно выявить существующие потребности экономики, провести полноценный SWOT-анализ национальной экономики и т.д. А без этого, как известно, даже не стоит приступать к разработке стратегических планов ее развития.
Как уже отмечалось выше, отечественная экономика является сырьевой. Этот факт невозможно оспаривать: он очевиден. Но в этом отношении российская экономика не является уникальной — в мире есть примеры сырьевых государств: Австралия, Туркмения, Казахстан, Канада…
В различных выступлениях российских официальных лиц относительно трактовки нынешнего экономического кризиса и его последствий для отечественной экономики неизменно звучат тезисы о том, что наша экономика так сильно провалилась из-за привязки к ценам на нефть и другие товары сырьевого экспорта: внешние шоки, отток капитала и т.п. А теперь давайте посмотрим: все остальные из перечисленных сырьевых стран, экономики которых работают по тем же принципам (об этом чуть позже), что и наша, тоже попали в рецессию, но она не была столь внушительной. А ведь тот же Казахстан не является мировым индустриальным или высокотехнологичным лидером, не производит компьютеры и оргтехнику и уж тем более не экспортирует их. То есть получается, что никакого «сырьевого проклятья» не существует, а дело в чем-то другом?
Все не так однозначно, но сам факт наличия такого диссонанса заставляет задуматься: в чем реальные причины такой уязвимости российской экономики?
Модель просачивания: принципы и особенности
Для того чтобы проанализировать причины изменений в ходе того или иного экономического процесса, необходимо для начала постараться его описать, учтя, по возможности, ключевые факторы, формирующие его индивидуальность и особенности.
Мы в компании «Неокон» давно занимаемся разработкой модели мировой и национальных экономик для того, чтобы эти модели учитывали структурные различия экономик разных стран. Эмпирические наблюдения — это, конечно, хорошо, но не ими едиными живет экономика, и тем более не на них строится стратегическое управление экономическими процессами.
Так как же функционирует сырьевая, а следовательно, и российская экономика? Для описания процессов в такой экономике нами была разработана модель, названная «модель просачивания». Мы уже вкратце описывали эту модель на страницах журнала «Однако», но сейчас стоит раскрыть некоторые ее специфические особенности.
Итак, модель просачивания существует по следующим принципам:
1. Все отрасли в промышленности сырьевой страны априори разделены на два ключевых сектора: первый из них ориентирован на экспорт сырья за пределы страны и обеспечивает приток в экономику дополнительной ликвидности, второй ориентирован на внутренний рынок и обеспечивает мультипликацию привлеченных извне средств.
2. Ключевой проблемой для экономики просачивания является сбалансированность системы перераспределения ликвидности между секторами экономики: необходимо, чтобы структура экономики обеспечивала поступление полученных от экспорта средств по каналам просачивания (с помощью рыночных механизмов, фискальной и банковской системы) во все отрасли.
Сырьевая экономика не является однородной, а состоит из двух относительно независимо функционирующих секторов: экспортного и производящего продукцию для внутреннего рынка. Иногда в целях более детального анализа выделяется третий сектор — сектор естественных монополий с государственным регулированием цен. В докризисный период взаимодействие двух секторов осуществлялось по модели «просачивания» — постоянно растущий поток экспортных доходов распространялся на всю экономику.
Просачивание осуществлялось по нескольким каналам: инвестиции и доходы работников экспортных отраслей; инвестиции отраслей естественных монополий (и отчасти доходы их работников); расходы бюджетной системы; рост пассивов и, соответственно, активов банковской системы (рис. 2). При этом в России в 1999—2002 годах сектор, ориентированный на внутренний рынок, получил первоначальный импульс самостоятельного развития вследствие девальвации рубля. Девальвация позволила также резко повысить рублевые доходы экспортных отраслей и обусловила изначально высокие масштабы просачивания.
После того как выросли масштабы просачивания, в секторе, ориентированном на внутренний рынок, начали образовываться финансовые пузыри — в первую очередь за счет роста цен на залоговые активы и возможности привлечения под них все большего объема кредитных ресурсов (рис. 3), из которых необходимо отметить три: девелопмент, потребительское кредитование и ретейл. С появлением этих пузырей процесс развития получил еще один мощный источник подпитки — иностранные кредиты, и схема экономики просачивания обрела законченный вид (рис. 4).
Тут, возможно, стоит сделать небольшую оговорку: формирование финансовых пузырей не является для современной капиталистической модели чем-то экстраординарным — это и есть механизм экономического роста, поэтому их появление неизбежно. Бороться с этим бессмысленно, однако за счет обеспечения сбалансированности перераспределения ресурсов можно добиться относительной устойчивости экономики в целом, то есть снижения уровня ее зависимости от этих пузырей.
Кризис: крах модели просачивания
Прекращение поступления иностранных кредитов весной — летом 2008 года привело к сжатию финансовых пузырей, а резкое падение цен на товары традиционного экспорта разрушило механизм функционирования модели просачивания. При этом начавшийся некоторое время спустя процесс восстановления экспортных цен не оказал заметного влияния на общее состояние экономики, поскольку традиционные каналы просачивания оказались неработоспособными.Сократилась инвестиционная активность экспортных отраслей и отраслей естественных монополий. Доходы работников в этих отраслях если и не сократились, то уж по крайней мере перестали расти докризисными темпами. Начавшие расти поступления от экспортных отраслей не смогли компенсировать падение доходов бюджета от сжатия сектора, производящего продукцию на внутренний рынок. За счет использования резервных фондов удалось сохранить расходы бюджетной системы на докризисном уровне, но и только.
Банковская система оказалась парализованной вследствие роста «плохих долгов», возникших в ходе сдувания финансовых пузырей. Связь между двумя секторами российской экономики оказалась разорванной. Антикризисные меры правительства не способствовали ее восстановлению. Впрочем, такой задачи и не ставилось: антикризисные меры не носили системного характера и были направлены на поддержание каждого из попавших в кризис секторов по отдельности.
«Ну и что? — скажет осведомленный читатель. — В других сырьевых странах происходили те же процессы, но они падали не так стремительно и глубоко, как мы». И тут мы возвращаемся к вопросу, который задали выше: что служит фактором сдерживания падения в других странах и почему он не работает в российской экономике? Попробуем ответить на этот вопрос.
Теперь становится очевидным, что единственный канал просачивания, который практически не может регулироваться прямым государственным вмешательством, — это свободный рынок. И в первую очередь это рынок труда и доходы населения в различных отраслях и секторах экономики. Так что ответ довольно прост: этот канал в российской экономике развит значительно хуже, чем в Канаде, Австралии и даже Казахстане.
В чем причина?
Тут стоит обратиться к истории формирования современной российской экономики.
Структурные дисбалансы
В середине XX века в советской экономике была сформирована мощная индустриальная база, которая обеспечивала внутренний рынок всем необходимым: было развито собственное производство как конечной продукции, так и средств производства. Советская экономика была в высшей степени диверсифицирована и самодостаточна (мы сейчас не говорим о качестве производимой продукции и методах регулирования). Позднее система стала постепенно специализироваться на сырьевом секторе, приобретая современный нам вид. При этом фактическая смена модели развития происходила при попытке сохранения всех «непрофильных» отраслей. В итоге в экономике появился целый класс отраслей народного хозяйства, не отвечавший потребностям новой модели. Их существование привело к формированию серьезных структурных дисбалансов: «непрофильные» отрасли становились все более убыточными, а приток ликвидности в доходные сектора с последующим ее перераспределением в пользу убыточных с каждым годом становился все более недостаточным. По этому поводу уже много было написано и сказано, но суть все же одна: существовавшая система перераспределения не справлялась с задачей обеспечения сбалансированного развития экономики. Фактически с развалом СССР рухнула прежняя система межотраслевого перераспределения. Но сами дисбалансы сохранились и в ходе формирования в российской экономике модели просачивания. Стало понятно, что попытка «приставить к каждому рублю по милиционеру» — утопия, и для функционирования модели просачивания необходимо усиление роли свободного внутреннего рынка. Вот только как простимулировать развитие этого самого рынка в рамках предлагаемых унифицированных мировых инструментов, не очень понятно.В начале текущего кризиса многие пытались сравнивать его с ситуацией 1998 года. При этом утверждалось, что даже в случае резкой девальвации рубля относительно ведущих мировых валют не удастся добиться эффекта, который наблюдался в 1999—2002 гг. В качестве объяснения приводилось рассуждение о том, что тогда в экономике еще сохранялось обширное «советское наследие» в промышленности, которое и заработало за счет искусственного повышения его конкурентоспособности, а сейчас его (этого наследия) практически не осталось: к началу нынешнего кризиса сохранились только те предприятия, которые так или иначе прошли процедуру модернизации. Однако за этим утверждением на самом деле кроется нечто большее: а по какому принципу у нас происходило выбытие предприятий и целых отраслей из экономического оборота? Все довольно просто: с появлением рыночных механизмов в перераспределении до многих отраслей просто перестала доходить ликвидность, необходимая для их функционирования. То есть постепенно стали исчезать наименее конкурентоспособные в условиях нынешней модели экономического роста предприятия. Иными словами, постепенно происходил процесс «очистки» экономики от «непрофильных активов». Но стала возникать другая проблема: в этих секторах экономики было занято огромное количество людей. Поэтому процесс рыночной адаптации экономической модели пришлось тормозить. И эту функцию стало выполнять государство с помощью бюджетной системы, поддерживая неэффективные предприятия. То есть государство всеми силами стало бороться с нормальным процессом экономической эволюции ради сохранения социальной стабильности. Но полностью остановить этот процесс даже государство не смогло, поэтому дисбалансы постепенно усиливались. До 2008 года за счет стремительного роста притока ликвидности удавалось маскировать эти дисбалансы. Однако снижение уровня поступлений выявило наличие этих дисбалансов. Обострились проблемы тех же моногородов (а вы думали, они на ровном месте появились?). Проще говоря, кризис продемонстрировал, что российская экономика не только не является однородной, но и внутренний сектор не соответствует потребностям экспортеров: он производит либо то, что экспортерам не нужно вовсе, либо производит в недостаточном количестве или недостаточно высокого качества продукцию, которую экспортеры могут потреблять.
Именно из-за этого в последние десять лет настолько сильно возрос импорт оборудования и товаров народного потребления. А кризис лишь продемонстрировал, что внутренний мультипликатор не работает или работает крайне неэффективно.
Что мы имеем на выходе? Структура российской экономики пока не соответствует даже сегодняшним реалиям. Так какой смысл браться за реализацию новых проектов, если даже текущие еще не завершены и нет четкого представления о том, что с ними делать? Итог таких начинаний понятен заранее: их экономическая эффективность будет постоянно стремиться к нулю.
Что же делать?
Извечный российский вопрос: «Кто виноват и что делать?». С первой частью вроде разобрались. А что сделать, чтобы экономика заработала наконец?Нам довольно часто приходится отвечать на этот вопрос в процессе выработки стратегий развития для наших корпоративных клиентов, а также городов и территорий (к сожалению, в основном не российских — у нас в стране все слишком сильно поглощены решением текущих вопросов, и думать о завтрашнем дне считается непозволительной роскошью).
Так вот: для начала надо прекратить суетиться и принимать огромное количество бессмысленных решений, зачастую противоречащих друг другу.
Первый шаг на пути развития — это формирование внутренней инфраструктуры, способной создавать и усваивать новое в рамках намеченной стратегии. Но прежде необходимо сделать так называемый нулевой шаг: надо провести диагностику существующей системы принятия и исполнения решений, оценить адекватность текущей системы управления, учета, отчетности и контроля выбранной модели развития. Затем необходимо оценить сбалансированность этой системы на предмет обеспеченности всех ее уровней необходимым объемом ресурсов.
Главным ресурсом и двигателем развития экономики государства является распределение трудовых ресурсов в соответствии с потребностями основных отраслей. Для российской экономики профильными отраслями являются сырьевые отрасли. Но они в достаточно высокой степени обеспечены трудовыми ресурсами. Более того: большинство населения при опросах общественного мнения заявляет о том, что пределом мечтания для него является работа в сырьевых компаниях. Но сектор этот не резиновый и не может создать внутри себя достаточного количества рабочих мест. Да это и не нужно — необходимо проанализировать способность данного сектора экономики к генерации рабочих мест в других отраслях. Тут опять же ничего нового нет: необходимо оценить потенциал работоспособности мультипликатора Кейнса. То есть, условно говоря, сколько необходимо создать рабочих мест в отраслях, обслуживающих сырьевой сектор, чтобы за счет внутреннего производства максимально удовлетворить его потребность в ресурсах. Но для этого необходимо, чтобы уровень доходов в других отраслях был таким, чтобы он обеспечивал их конкурентоспособность с сырьевым сектором с точки зрения трудоустройства. А сделать это можно только за счет повышения роли рыночных факторов в процессе перераспределения.
Как повысить роль рыночных факторов, тоже понятно: необходимо, чтобы бюджетная система выполняла не только фискальные функции и механическое перераспределение ресурсов, а оказывала стимулирующее воздействие на развитие рыночных процессов. Пока что вся бюджетная политика направлена в прямо противоположную сторону — на расширение своей роли в перераспределении ликвидности в экономике. Отчасти этому способствует рост налоговой нагрузки на бизнес, прирост тарифов естественных монополий и т.д. При этом большая часть бюджетных доходов расходуется на поддержание неэффективных отраслей и целых регионов «на плаву», в то время как акцент должен быть смещен на то, чтобы создавать в первую очередь промышленные производства, способные удовлетворить спрос сырьевого сектора.
Многие могут сказать, что в таком случае неэффективные предприятия будут закрываться, а на улице окажется большое число безработных. Для начала надо честно признать: люди, работающие на этих предприятиях уже де-факто безработные, поскольку коэффициент полезности их труда для экономики близок к нулю. Опять же для предупреждения столь мощных социальных потрясений в стране должен существовать единый рынок труда, способный обеспечивать мобильность трудовых ресурсов и адекватное их распределение как по отраслевому, так и по территориальному признаку. Под реализацию общей концепции должна развиваться и система образования: единый рынок труда должен формировать потребность в кадрах, а система образования удовлетворять именно эту потребность. Фактически предприятия и организации должны иметь возможность формирования заказа определенных кадров, а система образования — выступать исполнителем этого заказа.
Нас могут обвинить в том, что мы ностальгируем по советской системе распределения выпускников учебных заведений. Но ведь этот инструмент позволяет обеспечить сбалансированность рынка труда. В противном случае мы так и будем иметь армию бесполезных юристов и экономистов, не создающих особой ценности своим трудом. Кстати, в том же Казахстане эта система работает и имеет вполне себе рыночный вид: в случае принятия очередной программы развития той или иной отрасли первое, что адаптируется под развитие, — это государственный заказ на подготовку профессиональных кадров, а затем рынок сам формирует дополнительный заказ. В итоге, декларируя те же принципы государственной политики, Казахстан добивается куда более впечатляющих результатов, чем Россия, где до сих пор не удалось реализовать ни одной из намеченных программ развития. А ведь не мешал никто: просто нет качественной социальной инфраструктуры. И это один из наиболее важных вопросов дальнейшего развития российской экономики.
Достижение адекватностиРезюмируя, можно сказать, что мы двумя руками голосуем за инициативы по реформированию именно структуры российской экономики, но в то же время выступаем за осознанный и взвешенный подход к решению данной задачи. Конечно, хочется, чтобы «мы были не хуже» других в мире, но все же необходимо трезво оценивать собственные возможности. Не доросла еще российская экономика до высоких технологий. Для начала надо научиться хотя бы нормально добывать нефть, газ и металлы, грамотно администрировать экономику. А вот когда этот результат будет достигнут, станет понятно, чего экономике еще не хватает: вполне возможно, что это будут собственные компьютеры и качественный софт. Только после того как экономика станет понятной, управляемой, прозрачной и более-менее сбалансированной, она сможет выступать механизмом обеспечения функционирования финансового центра (может, регионального, а может, и мирового).
В то же время методы реформирования должны тоже быть адекватными: они должны обеспечивать эволюционный процесс развития, а не революционный, поскольку последний в любом случае создает просто новые дисбалансы и повышает риски провала любых реформ. А обеспечить эволюцию на уровне государства сегодня можно только за счет развития социальных технологий, причем собственных, а не просто скопированных у других стран. Процесс этот, конечно, длительный и не сулит сиюминутных политических выгод и эффектных заявлений, но тут уж надо определиться, что важнее для государства.
Автор: Олег ГРИГОРЬЕВ, Михаил ХАЗИН, компания экспертного консультирования «Неокон»
источник - http://odnakoj.ru/magazine/yekonomika/borqba_ssxrqevxm_proklyatqem/
katehonКредит доверия / Среда, 07.04.2010: Михаил Хазин
- 2 комментария
katehonХватился поп за яйца - 90% бизнеса в России сворачивается
katehonРусский фашизм – миф или реальность?
Статья старая (1994 год), но неустаревшая
Не входить в мировое цивилизованное
Речь о русском фашизме
От редакции. В годовщину кончины выдающегося русского мыслителя Вадима Леонидовича Цымбурского мы представляем вниманию читателя одно из его наиболее значительных с теоретической точки зрения публичных выступлений. Оно было озвучено 24 января 1994 года на заседании московского клуба «Свободное слово», посвященного теме «Русский фашизм – миф или реальность?». Члены клуба, включая цитируемых в выступлении Цымбурского философов В.М. Межуева и К.М. Кантора, обсуждали, по следам неожиданного успеха партии Владимира Жириновского на выборах в Государственную думу в декабре 1993 года, насколько вероятен политический успех «русского фашизма» и в какой мере ответственность за возникновение этого феномена несет либерализм в его искривленной отечественной версии.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...* * *
Начну с того, что моему выступлению предстоит быть своего рода дополнением и комментарием к выступлению В.М. Межуева. Прежде всего, я хочу полностью поддержать то, что говорилось Вадимом Михайловичем о необходимости различать понятия «фашизма» и «нацизма».
Нужно видеть в фашизме то, что не покрывается ранжированием людей по национальному и расовому признакам - ранжированием, которое исторически проявлялось в разных обстоятельствах, разных культурах, разных обществах. Уже достаточно и в прессе и здесь говорилось о Прибалтике и об ее обращении с «русскоязычными». По существу Прибалтика, как о том писал в свое время один журналист в «Огоньке», тяготеет к типу нацистского общества, и однако мы не можем назвать сегодняшние прибалтийские общества «фашистскими».
Если мы присмотримся к двум эталонным фашистским обществам, какие нам являют, при всем различии между собой, Германия и Италия во второй четверти нашего века, и попытаемся определить их общие черты, стремясь охарактеризовать феномен фашизма, то, на мой взгляд, он должен быть охарактеризован следующим способом. Прежде всего, фашизм есть форма восстания нации против попыток вписать нацию в непрестижный и дискомфортный для нее мировой порядок на правах нации «второго сорта». Это, как мне кажется, исходное, родовое определение фашизма.
Но такого рода определения мало, ибо надо задуматься над тем, в чем именно состоит это «восстание нации». Вспомним здесь то, что некогда Джилас писал о большевистской революции и о неразрывной с ней экспроприации иностранных капиталов и кассации иностранных долгов России. В конце концов, Джилас рассматривал нашу революцию также как форму национального восстания против миропорядка, не устраивающего нацию. Однако фашистское восстание имеет свои отличающие его черты.
Во-первых, такой чертой является четкое противопоставление мировым нормам, правилам игры, определившимся в капиталистической мир-системе, ценностей данного народа, нации. Фашизм - восстание ценностей против норм. Отсюда вытекает все, что говорилось Карлом Моисеевичем насчет язычества, ставки на «кровь и почву», по сути - на исконные культурные начала данной нации, как бы возносимые в противовес диктуемым ей извне нормативам и правилам. Такой поворот неизбежен уже потому, что в своем бунте впавшая в фашизм нация стремится опереться на те начала, где она менее всего зависит от миропорядка, - на то, что создано и непосредственно выпестовано ею и где она не так явственно соединена с «чужим» миром, как в циркуляции стоимостей и в балансе сил. Бунт ставит на культуру, на ее первоосновы, где антропология погружается в биологию, - и в этой бездне черпает прообразы восстания политического.
Во-вторых, помимо ставки на эти «кровные» и «почвенные» основы, типологической чертой фашизма является использование тоталитарной техники власти, а именно приобщения всех граждан общества к всеобщности единой воли через посредство партии= авангарда, снимающей противопоставление общества и государства, партией, которая становится над формальными структурами государства как собрание «лучших сил народа». Партия-авангард с ее дробным, слабо формализованным переходом от партии «внешней» к «внутренней» притязает на снятие разрыва между элитой и массами, превращая каждый человеческий атом общества в «единой силы частицу».
Третий признак фашизма состоит в том, что в своем восстании фашизированная нация стремится внутри себя снять классовые противоположности и противоречия, нейтрализовать конфликт богатых и бедных, экономических «верхов» и «низов» нации. Поэтому, как правило, при фашизме не происходит экспроприации, физического истребления заправил экономики, но «хозяев жизни» склоняют консолидироваться с низами своей нации на основе морального единства, на основе именно тех своих, и только своих, исконных первоначал, во имя которых «нация-пролетарка» поднимает бунт против не устраивавшего ее мира.
Посмотрим еще раз на этот теоретический эталон фашизма:
- ставка на свои неотъемлемые, не экспроприруемые миропорядком истоки; на «кровь и почву» - раз;
- тоталитарная техника власти, связывающая массы в «единую силу» - два;
- стремление на этой основе снять внутренние классовые противоречия - три.
Попытаемся теперь инвертировать данный эталон и построить другой, который зеркально противостоял бы эталону фашистскому. Мы получим при этом эталон компрадорского государства.
Я обращаю ваше внимание на то, как абсурдно, оксюмороном звучит словосочетание «компрадорский фашизм», предполагая некий лицемерный выгиб мысли, соединяющий члены антитезы. Ибо компрадорство - прямая альтернатива фашизму для общества, закатившегося в дискомфортную лунку мир-системы.
Пункт против пункта.
Вместо ставки на кровь и почву - полное привязывание государства к внешним мировым структурам, черпание режимом ресурсов выживания из внешней поддержки и внешнего признания.
Вместо тоталитарной техники власти - техника власти авторитарная, когда атомы не связываются ни в какую всеобщность, но им предоставляется порознь вертеться в атомарном их состоянии, лишь бы не вмешивались в дела власти, не препятствовали ей по своему усмотрению определять условия этого «верчения».
Наконец, вместо морально-политической нейтрализации противоречий - их предельная поляризация, общеизвестная игра на противопоставлении образа жизни одной десятой приобщившихся к мировому цивилизованному и девяти десятых не приобщившихся, оставшихся «при своих».
Причем авторитарная техника власти предназначена удержать общество в этом напряженном неравновесии, до бесконечности отсрочивая взрыв.
По правде, для государства, втягивающегося в миропорядок на неблагоприятных для него условиях, есть два пути: либо смиряться с положением вещей, когда в обществе выделяется верхушка, приобщенная к мировым стандартам, пользоваться авторитарной техникой власти для обуздания девяти десятых и гордиться тем, что играешь по правилам «мирового цивилизованного», - либо идти на бунт, который с высокой вероятностью придаст обществу фашистские черты.
Выбор страшный.
Во второй четверти века либеральная Европа и весь Запад были напуганы тем, что в их собственном, романо-германском ареале обозначилась такая «периферия», такой тип бунтующих наций. А потому после мировой войны были приняты все меры к тому, чтобы в Европе - а заодно и в Японии как ближайшей к США части «мирового приморья» - эти очаги погасить и абсорбировать подобные нации - внутри либерального «центра». Это было сделано.
Россию никто в таком качестве и на таких льготных условиях абсорбировать не будет, да и не смог бы. Потому надо признать, что при желании любой ценой закрепиться на окраине «мирового цивилизованного», перед Россией встанет выбор между двумя путями: путем компрадорским и путем фашистским.
Если мы поглядим, что пишут демократические эксперты вроде Миграняна, восславляя авторитаризм как форму перехода в лучшее состояние; что пишут люди, подобные моему старому соавтору Драгунскому, превозносящему общество, где армия, влившись в «цивилизованную» одну десятую, возьмется ее защищать от девяти десятых, оставшихся «при своих», - мы увидим отчетливо: выбор между этими путями стал определенным и близким.
И то, что Вадим Михайлович говорил насчет близнечности типов Гайдара и Жириновского, - это близнечность альтернативных путей, выбираемых внутри обозначенной ситуации, близнечность удовлетворенности ею и бунта против нее.
Сколько раз за последние годы в демократической прессе в оправдание сегодняшних боссов цитировалась строчка Бродского насчет того, что «ворюга мне милей, чем кровопийца». А ведь как сказать, население-то может выбрать и по-иному. Ведь у кровопийц нередко бывает этакий пассионарный шарм - вспомним рассуждения Раскольникова о Наполеоне, - ворюги же, тем паче ворюги на экспорт, как правило, никаким шармом не обладают. Потому народы в истории частенько выбирают по-другому, чем Бродский.
На самом деле, вопрос состоит единственно в следующем: неизбежно ли гнать к этой страшной ситуации, когда население данной страны окажется только перед таким и никаким иным выбором? Если мы хотим войти в мировое цивилизованное на тех условиях, которые нам сегодня предлагаются в обмен на наши идеологические обязательства, нам придется либо пройти путь компрадорства до некоего неочевидного конца, либо в какой-то момент срываться в фашизоидную фрустрацию со всеми последствиями.
Все, о чем сейчас надо думать, - так это о способах предотвратить подобный выбор, уклониться от него. Есть ли по существу такая возможность? В последние годы мы слушали столько насмешек нал «третьими путями», что даже неловко высказывать напрашивающуюся мысль: пока - не входить в мировое цивилизованное, не садиться на трехногий стул, который нам там приготовлен, продумать, не осталось ли в запасе для такого вхождения неких возможностей, скрывающихся имплицитно в нынешнем, еще сильно внесистемном положении России. Нельзя ли еще использовать эту внесистемность для реорганизации и внутренних сил, и внешнего потенциала страны? Все ли варианты нашего отношения к мир-системе рассмотрены, не остались ли пропущены такие, которые давали бы шанс фрустрирозать вызов неприемлемого выбора?
Что касается социально-политической программы, то главный вопрос сегодня в следующем: возможно ли в нашей стране такое принятие либерально-гуманистических норм, выработанных Западом, такое претворение их, которое было бы ради этой страны, а не ради оправдания ухода от нее? Именно так: может ли западник в России быть либералом и западником для России, а не для Запада? Причем не в начале века, не в дни Милюкова и Струве, а в наши дни, когда мы обсуждаем шансы русского фашизма?
.
источник - http://khazin.livejournal.com/50528.html - там еще комментарии интересные
katehonАлексей Навальный: Как пилят в ВТБ
- 1 комментарий
katehonОсобое мнение / Среда, 24.03.2010: Михаил Хазин, экономист
- 3 комментария
katehonАктуальность 4 политической теории как парадигмы национальной модернизации
- 2 комментария
katehonВосстановить идею служения
katehonХазин М.Л.: О белорусском опыте управления
- 4 комментария
katehon«Догоняющее развитие» — прагматичная идея или ловушка?
CORBIS/FOTOSA В итоге за 20 лет произошла и трансформация взгляда на ускользающий мираж — возможно, на руинах СССР кто-то и верил, что новую Россию примут в клуб развитых стран, а теперь трендом у здравомыслящих либералов стала идея снижения притязаний и догоняющей модернизации. Прошли, мол, времена индустриальных побед и полетов Гагарина. Надо перенимать технологии, экономические модели, прагматично дружить с соседями, которых все равно никогда уже не догнать, и в результате хорошего поведения получить право остаться непритязательным провинциальным соседом, так сказать, второго эшелона.
Но сам вопрос догоняющего развития и влияния чужих экономических рецептов на его результаты не так прост. На данный момент внятной теории, объясняющей, почему у одних стран «получилось», у других «получилось стать похожими на первых», а у третьих не получается вообще ничего, у экономистов не существует.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...ИХ НЕ ДОГОНЯТ
.jpg)
В течение XX века самые разные страны опробовали на себе вроде бы наиболее успешную неоклассическую модель (или ее элементы), базирующуюся на постулате рационально-эгоистического экономического поведения, механизмах частной собственности, свободной конкуренции и максимизации прибыли. Затем они вполне вроде бы интегрировались в мировую глобализированную систему разделения труда. Но результат получался у всех разный, а в целом хотя бы в какой-то степени приблизиться к уровню развитых западных стран удалось лишь «восточноазиатским тиграм», остальные с переменным успехом отстают — вопрос лишь в том, сильно или катастрофически (график 1). Начиная с 70-х годов динамика роста ВВП у немалого числа развивающихся стран вообще отрицательная — то есть они не только не догоняют, а все больше отстают.В результате у целого ряда экономистов появился закономерный вопрос: может быть, на экономическое развитие влияют не только абстрактные законы функционирования капиталистических рынков? И вообще, можно ли исходя только из этих законов рассматривать реальные, динамически развивающиеся во времени экономические системы?
«Неоклассическая теория по своей сути — неподходящий инструмент для анализа и разработки стратегий экономического развития. Она изучает функционирование рынков, а не их развитие. Можно ли разработать экономическую стратегию, не понимая, как развивается экономика? Сами методы, которыми пользовались ученые-неоклассики, задавали предмет исследования и препятствовали такому развитию. Эта теория уже в своей изначальной форме, математически строгой и элегантной, моделировала статичный мир, свободный от трения. Когда она обращалась к экономической истории или проблемам развития, в центре ее внимания всегда оказывались либо научно-технический прогресс, либо — позднее — инвестиции в человеческий капитал. При этом никто не принимал во внимание существование институтов, которые, задавая систему стимулов, определяют тем самым объем вложений, направляемых обществом в обе эти сферы», – говорил в своей нобелевской речи в 1993 году экономист Дуглас Норт. Идея о том, что рынок все расставит по местам в любой точке земного шара, не подтверждается историей: если бы существовали универсальные правила, простое следование которым позволило бы быстро повысить экономическое благополучие, ими бы все давно воспользовались. Однако, по мнению Норта, как раз наоборот — как именно рука рынка будет себя вести и появится ли вообще, зависит от институтов конкретного общества, всей совокупности формальных и неформальных правил поведения, ментальных моделей.
Решающее влияние неформальных структур общества на экономику отмечал и другой известный экономист — Эрнандо де Сото. Изучив экономики стран третьего мира, он пришел к выводу, что главный «тормоз» для их развития сегодня — правовая необеспеченность частной собственности и предпринимательства. То есть де-факто у жителей этих стран, даже из самых бедных слоев, есть материальные активы, но эта собственность юридически не оформлена надлежащим образом и потому не может служить залогом при проведении рыночных операций и использоваться в качестве капитала. Де Сото писал, что совокупная стоимость недвижимости, используемой бедняками стран третьего мира и бывшего соцлагеря и не являющейся их легальной собственностью, составляет не менее 9,3 трлн долларов. А в некоторых странах (Перу, Филиппины, Гаити и др.) стоимость нелегальных жилищ бедняков многократно (от 9 до 158 раз) превосходит активы правительств этих стран или размеры всех прямых иностранных инвестиций.Мысль о том, что всех к светлому будущему приведет именно приватизация и предельно защищенная законом частная собственность, многими разделяется и у нас в России. Идея в том, что развитые страны этот этап уже прошли несколько веков назад, мы же находимся в стадии становления. Но вот в активно развивающемся Китае, например, коллективная и государственная собственность более распространена, нежели частная. Налицо и другое противоречие: в этих странах никто не придумывал специальные «правильные правила», напротив, постепенно институционализировались, выкристаллизовывались практики и формы социального и экономического поведения, характерные для этих обществ. А сегодня всем остальным предлагается поступить совершенно противоположным образом – «навесить» на себя чужую сетку правил, чтобы добиться успеха.
Вот и Дуглас Норт писал, что формальные правила, заимствованные из другой экономики, функционируют совершенно иначе, чем в исходных условиях: «Это, в частности, означает, что перенос формальных политических и экономических правил, свойственных процветающим рыночным экономикам Запада, в страны третьего мира и Восточной Европы не обеспечивает оживления экономики в этих странах. Приватизация не является панацеей от экономической отсталости». Да и как таковой «экономический рост» в современном понимании — явление, которое наблюдается лишь около 250 лет, причем главным образом в Западной Европе и колониальных в прошлом территориях Британии. В самой Западной Европе какого-то общего для всех экономического прогресса тоже нет — если Англия и Голландия неуклонно преуспевали в этот период, то Испания и Португалия, наоборот, все больше сдавали свои позиции.
В России не первый год существует установка, что во всем виновата отсталая ментальность — надо сменить старое мышление на новое, современное, дополнить это списанным под копирку с «правильных стран» законодательством и системой собственности, и все заработает. А вот упомянутый нобелевский лауреат пришел к совершенно другому выводу: не существует никаких гарантий, что эволюция институтов и даже мировоззренческих систем приводит в государстве со временем к экономическому росту.
ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ ФЕОДАЛИЗМ.jpg)
С точки зрения недавно выступавшего с лекцией в Москве норвежского экономиста и консультанта ООН Эрика Райнерта, навязывание «с целью догоняющего развития» большинству стран свободы торговли и специализации на сравнительных преимуществах приводит к совершенно обратному результату для их населения. Поскольку конкурировать на поле инновационных технологий с передовыми странами и корпорациями местным предпринимателям не по силам — на это часто нет ни исходных ресурсов, ни банального запаса времени, то страны в итоге делают выбор в пользу своих изначальных конкурентных преимуществ. А это в большинстве случаев природные ресурсы и дешевая рабочая сила. Первые к тому же исчерпаемы, и их добыча и использование со временем становятся все более дорогостоящими. Райнерт убежден, что исходные «преимущества» сопряжены с мальтузианской динамикой и понижающейся отдачей: вместо развития получаются деиндустриализация (отмирание неконкурентных отраслей собственного производства), деагрикультурализация (отмирание собственного сельского хозяйства) и в итоге депопуляция — все более-менее образованные и перспективные граждане эмигрируют работать в другие страны. Примеры этому — страны Восточной Европы после распада СССР, страны СНГ (Молдавия, Таджикистан и т. д.), Мексика и страны Карибского бассейна. В итоге богатые страны богатеют, но подавляющее большинство стран вовсе их не догоняет.Если посмотреть на приведенные Райнертом данные по Перу (график 2), то видно, что как только страна «влилась» в мировой рынок, зарплаты как «синих воротничков», так и «белых» пошли вниз. Во имя специализации на внешних рынках в такой ситуации страна правильно делает ставку на наиболее конкурентные там продукты, но гражданам-то от этого жить лучше не становится, «примитивизация» экономики касается и снижения не только их доходов, но и самого статуса. Поясняя этот пример для российской аудитории, ученый отметил: «Чтобы представить себе догоняющее развитие по подобному сценарию, спросите себя: что лучше: быть плохим адвокатом в Москве или хорошей русской посудомойкой в Париже? С точки зрения свободноконкурентной системы мировой торговли экономически правильным вполне может оказаться второе».
Но и трансформация структуры ВВП тоже нерадостна (график 3) – доля реальных зарплат все более снижается, тогда как доля прибылей неизменно растет. Райнерт называет это постиндустриальным феодализмом. При этом он убежден, что этот новый феодализм коснулся сегодня уже и самих развитых стран — в Латинской Америке снижение уровня зарплат началось в 70-е, деиндустриализация «второго мира» после распада СССР в 90-е годы затронула страны бывшего соцлагеря, но и в самих США реальный уровень зарплат и доходов домохозяйств вовсе не растет, а в период нынешнего кризиса проблемы коснулись и жителей благополучной Западной Европы.
СПУРТ ИЛИ БЕГ НА МЕСТЕ?.jpg)
Вторая половина XX века показала только один воспроизводимый пример качественного экономического скачка — это азиатские «драконы» и «тигры». Основоположником этой модели «прорыва в развитие» стала Япония, стартовавшая раньше всех (в 50-х годах XX века), затем по этой же дороге (с середины 60-х) прошли Южная Корея, Гонконг, Тайвань, Сингапур, за ними похожий путь проделал ряд стран АСЕАН (Малайзия, Таиланд, Индонезия, Филиппины), а с конца 70-х аналогичную модель успешно применяет Китай (график 4).Самыми общими характерными чертами данной модели являются ставка на дешевую, достаточно квалифицированную и дисциплинированную рабочую силу (на первом этапе), активная организационная и институциональная роль государства, агрессивный наступательный протекционизм, тщательно отобранные приоритетные направления прорыва.
Латиноамериканская модель, ориентирующаяся на внешние займы и приток иностранного капитала, высокий уровень социальной дифференциации и выкачивание сверхприбыли, а также либерализацию и методы монетарной и бюджетной политики, рекомендуемые МВФ, демонстрирует периодами весьма высокие, хотя и очень нестабильные темпы экономического роста (график 5) — подъемы здесь чередуются с острыми кризисами, а плоды развития достаются далеко не всем слоям общества.
Восточноевропейские экономики (бывшие социалистические страны), практически все следовавшие в своих реформах рецептам так называемого вашингтонского консенсуса, испытали в результате этого глубокое падение. Первый период модернизации (особенно для беднейших из них) был связан с индустриализацией по советскому образцу и специализацией в рамках СЭВ, второй период подъема — вторичная индустриализация — стал наблюдаться только после их приема в ЕС и связан с переносом производственных мощностей из более развитых западноевропейских стран (график 6).
Самое тяжелое впечатление остается от анализа экономической статистики большинства африканских стран, так как большую часть времени за последние 60 лет темпы роста ВВП в расчете на душу населения в них находились вблизи нуля, а то и вовсе глубоко в отрицательной области значений (график 7). Именно по этой причине эти государства иногда относят к так называемому четвертому миру, то есть к числу стран, не имеющих шансов на развитие. Оживление их роста в начале XXI века связано с высокой конъюнктурой и как следствие бурным подъемом цен на топливно-сырьевые товары.
Интерес представляет и ряд крупных стран Западной и Южной Азии. Они (например, Турция или Пакистан) демонстрируют довольно устойчивую динамику, характеризующуюся темпами роста вблизи общемировых средних значений, однако выраженную тенденцию к ускорению демонстрирует в последние два-три десятилетия только Индия (график 8).
Таким образом, «восточноазиатская модель» остается вне конкуренции по эффективности. От уровня неразвитых стран (например, на момент старта душевой ВВП Южной Кореи не отличался от беднейших африканских стран) этим экономикам удалось дойти до уровней, соотносимых с показателями Евросоюза (а в некоторых случаях и превышающих их). Существует множество объяснений прорыва Юго-Восточной Азии: и особенности менталитета в этом регионе, и конкретная историческая ситуация, и западные инвестиции. Опыт этих стран пытались перенимать многие. Даже на микроэкономическом уровне до сих пор выходит масса бизнес-литературы с названиями вроде «Дзен как путь успеха вашей компании», где подаются некие азиатские рецепты в виде микса восточной философии и бизнес-кейсов южнокорейских или тайваньских корпораций. Однако вряд ли они подойдут для стран с иными культурами.
МЕДВЕДЬ ТИГРУ НЕ ТОВАРИЩВ последние годы развитие России больше связывалось с руслом, в котором движутся страны БРИК. Бразилия, Индия, Китай и Россия — крупные и быстроразвивавшиеся рынки. В 2003 году аналитики Goldman Sachs предположили, что именно эти страны войдут в XXI веке в число главных мировых экономических игроков. Как писал в конце 2009 года американский экономист Нуриэль Рубини, прогноз оправдался на 75%, однако на роль России в «четверке» с конца прошлого года предлагают уже другие страны. Падение российского ВВП в кризисном 2009 году на 7,9% стало самым большим среди стран «большой восьмерки» и БРИК — в Бразилии падение составило 5%, а Китай и Индия показали рост ВВП (на 8,7% и 6,8%).
В 2005 году Goldman Sachs добавили к БРИК еще одиннадцать стран, потенциально способных на серьезный экономический рост: это Бангладеш, Вьетнам, Египет, Индонезия, Иран, Мексика, Нигерия, Пакистан, Турция, Филиппины и Южная Корея. И вот сейчас западные эксперты уже придумывают название для новой лидирующей группы быстрорастущих — BRICET (плюс Восточная Европа и Турция), BRICKETS (то же плюс Южная Корея) или BRIMC (плюс Мексика). Сам Нуриэль Рубини отдает предпочтение Индонезии как стране, способной заменить Россию в нынешней «четверке». Еще недавно военная диктатура, разрушительный азиатский кризис 1997 года, цунами 2004 года, рост радикальных исламских настроений, невысокий ВВП на душу населения — и все же экономические перспективы страны видятся экономистам вполне серьезными. К тому же, пока в России население сокращается, Индонезия стала четвертой в мире по численности населения страной с 230 миллионами граждан. «На целую Германию (80 млн человек) больше, чем Россия», — пишет Рубини.
Понятно, что в оценках России западными экспертами часто есть некоторая идеологическая предвзятость. Но вся эта история с «выпавшим Р» говорит о том, что вариант тихого догоняющего роста ничего не гарантирует — Россию и так никто особенно не зовет на «праздник жизни», а при малейших проблемах откровенно просят «на выход» — благо других желающих вокруг хватает.
ШАПКА ПО СЕНЬКЕ?В самой же России вопрос «догоним или не догоним» сегодня явно носит уже не экономический, а мировоззренческий характер. В этом смысле весьма показательной была, например, дискуссия после лекции профессора Райнерта — аудитория разделилась на два лагеря. Представители одного разными аргументами пытались доказать, что догнать никого уже не выйдет, и надо наконец отбросить свои «имперские фантазии», а вместо этого скромно пытаться перенять лучшие мировые практики в области технологий и бизнеса и закрепиться в роли «крепкого середняка», который хорошо умеет ориентироваться на лидеров и идет за ними на неком расстоянии. Представители противоположной точки зрения, напротив, утверждали, что шанс на рывок есть всегда, особенно у такой страны, как Россия, где и материальных, и человеческих ресурсов хватает, да и опыт истории страны показывает, что она явно способна на масштабные достижения.
Однако вряд ли стоит надеяться на какие-то невообразимые «нефтенанопрорывы» — перескочить в постиндустриальное будущее, минуя этап восстановления промышленности и инфраструктуры, не получится. Кроме того, успешная модернизация — это смена элит, чему они вряд ли будут рады. В данном случае последняя Олимпиада отлично показала, что никакие нефтяные деньги не сотворят чуда на ровном месте: там, где нет устойчивой системы, нет правил, потеряна преемственность, а главное — нет цели работать на результат, если он не приносит дохода прямо сегодня кругу «особо приближенных».
Как можно видеть на примерах многих стран, готовых рецептов экономического благополучия и уж тем более плана бросков с прицелом на лидерство нам никто не предложит, а если такие и есть, весьма спорной представляется их применимость в России. Удастся ли выработать свои? Ответ на этот вопрос, как кажется, лежит даже не столько в инструментальной сфере — то, что Россия относится к числу стран, которые потенциально могут очень и очень многое, доказывать не требуется, все уже доказано историей — сколько в области ценностей и смыслов. Если у нас и правда большинство граждан считает, что мы никого никогда не догоним, то так и будет — моральная капитуляция этому поспособствует ничуть не меньше, чем отстающая промышленность или недостаток научных достижений.
Автор: Маринэ ВОСКАНЯН, Андрей КОБЯКОВ
источник - http://odnakoj.ru/magazine/yekonomika/soberi_svoyu_modelq/
katehonСтратегия "Единой России"
- 3 комментария
katehonОсобое_мнение___Среда__17.03.2010__Михаил_Хазин__экономист__президент_консалтинговой_компании_НЕОКОН
katehonОлег Матвейчев: Дело не в количестве партий, а в качестве управленческой элиты.
- 3 комментария
katehonНе поленитесь - прочитайте. Очень цельный анализ.
.
Данная публикация представляет собой расширенную авторскую версию доклада социолога Андрея Фурсова на круглом столе «Опричнина и опричная идея: мифы и историческая действительность» в Институте динамического консерватизма.
.- Скоро подует восточный ветер, Уотсон.
- Не думаю, Холм. Очень тепло.
- Эх, старик, Уотсон. В этом переменчивом
веке только вы не меняетесь. Да, скоро
поднимется такой восточный ветер,
какой ещё никогда не дул на Англию.
Холодный, колючий ветер, Уотсон, и,
может, многие из нас погибнут от его
ледяного дыхания. Но всё же он будет
ниспослан богом, и когда буря утихнет,
страна под солнечным небом станет чище,
лучше, сильнее.
.
А. Конан-Дойл. Его прощальный поклон
.
.
И от ветра с Востока пригнулись стога,
Жмётся к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.
В. Высоцкий. Мы вращаем землю
Опричнина — ключевое событие русской истории последних пяти веков. Именно она заложила фундамент той уникальной формы власти — автосубъектной, — которая мутировала, слабела, возрождалась, менялась и почти при каждой серьёзной смене не только оставалась самою собой, но и приобретала всё более чистую, свободную от собственности и «классовых привесков» (В.В. Крылов) форму — la plus ca change, la plus c'est la meme chose («чем больше меняется, тем больше остается собой»).
Более того, опричнина стала не только фундаментом, но одновременно и эмбрионом этой власти, которой суждено было развиваться по схеме «преемственность через разрыв».
Наконец, опричнина подарила русской истории один из её главных (неглавных больше) принципов — опричный, который, отрицая княжебоярский принцип, оттолкнувшись от него, породил принцип самодержавный и таким образом оформил и, если угодно, замкнул триаду, придав обоим принципам самостоятельный характер и заставив их жить собственной жизнью. И в этой собственной жизни каждого принципа именно опричный связывает самодержавно-национальный («народный») и олигархический (княжебоярский) принципы и в известном смысле снимает (в гегелевском, диалектическом, смысле) противоречия между ними.Опричнина, как и её создатель Иван Грозный, — оболганное явление нашей истории, порой сознательно, порой от непонимания. Оболганное как большими мастерами науки и литературы (например, на первых страницах замечательного романа А.К.Толстого «Князь Серебряный» мы сталкиваемся с некими мерзавцами, коими оказываются опричники. Конечно же, среди опричников, как в любой «чрезвычайке», хватало «биологических подонков человечества» (И.Солоневич), но суть-то явления ускользнула от «второго Толстого». Как ускользнула она и от мелкой шантрапы от тех же науки и литературы, а теперь ещё и кино (достаточно вспомнить фильм «Царь»).
В докладе я хочу остановиться на нескольких вопросах:
1) опричнина как историческое явление, его корни — они столь же необычны, как сама опричнина;
2). фактическая сторона дела — очень кратко, основные вехи;
3) суть опричнины, её причины, последствия — кратко-, средне- и долгосрочные;
4) опричный принцип русской истории в противовес олигархическому и самодержавному, с одной стороны, и институциональному, с другой;
5) реализация опричного принципа в русской истории;
6) «грозненские» (Иван IV, Сталин) и «питерская» (Пётр I) версии опричнины;
7) нужна ли и возможна ли в России сегодня (или завтра) новая опричнина (неоопричнина) или, точнее, нужно ли и возможно ли возвращение опричного принципа в той или иной форме, и если да, то какова может быть цена.
А. Васнецов. «Оборона Москвы от хана Тохтамыша. XIV век».
.
В. Васнецов. «Царь Иван Грозный».
Н.Неврев. «Опричники»
.
И.Тихонов. "Опричник".
Древнерусская книжная миниатюра "Иван Грозный принимает послов из Сибири".
.
.
.
.
источник - http://www.dynacon.ru/content/articles/381/
- 3 комментария
katehonОсобое мнение - 10.03.2010: Михаил Хазин, экономист
katehonЯпона… демократия
Восточная система управления обществом благодаря заложенным в ее основу ценностям позволяет успешно конкурировать с западной моделью
Существующая восточная система управления обществом по умолчанию отличается от европоцентристской модели управления, поскольку заложенные в ее основу ценности капитально отстоят от европейских идеалов обустройства социума.
Путь Поднебесной к меритократии не исчисляется последними десятилетиями и имеет давние традиции. Вообще, в определенные моменты истории страна была гораздо ближе к созданию этой системы.Японская модель управления заслуживает отдельного внимания. Ее социокультурный тип полностью соответствует признакам «закрытого общества»: партикуляризм, приоритет синтеза, коммунитаризм, экстравертность, синхронное и циклическое восприятие времени, статусократию, иерархичность (в противоположность «открытому обществу»).
Сильное влияние на формирование японского строя оказала этика самураев, которая сложилась как синтез мировоззрений синтоизма (с центром в культе местных богов и предков), дзен буддизма (с учением о бесконечной цепи перерождений и статусом в жизни, обусловленном предыдущими жизнями) и конфуцианства (с почитанием иерархических структур, старших, с приданием важного значения личностным, в первую очередь, семейным и родовым отношениям).
В японской системе механизма, интегрирующего мир, отсутствует личностный Бог, как центральный координатор, «невидимая рука». Вместе с тем, чувство уязвимости от природных катастроф, этническая однородность, древняя привязанность к возделыванию культуры риса, требовавшего коллективных усилий деревенской общины, способствовали выработке группового сознания («японского группизма»), при отсутствии в нем внешнего координирующего дополнения. Все участники должны были сами, стремясь к взаимодействию, добиваться общей гармонии целого.
Именно эта этика легла в основу известной японской системы менеджмента, основанного на коллективизме и патернализме. Экономический успех Японии после Второй Мировой войны показывает, что групповая и коллективистская мораль может в не меньшей степени чемпротестантский индивидуализм служить основой современного экономического развития.
При этом, говоря в общем, в дальневосточной японо-китайской цивилизации четкого разделения социальной и экономической сфер до сих пор не произошло. Японская корпорация продолжает выступать не только как экономическая, но и как социальная единица - и это является краеугольным камнем японского менеджмента. Японские корпорации продолжают образовывать «сообщества сообществ», смыкаясь в интересах нации и государства перед иностранным конкурентом, вторгающимся в их сферы влияния, в особенности на внутреннем рынке.
Руководители японских корпораций в основном имеют техническое образование, разрыв в зарплатах руководства и персонала не превышает 4-6 раз - в США же руководители в основном экономисты и юристы, а разрыв в зарплатах доходит до 50. Отношения между предприятиями строятся не только на чисто рыночных связях, но и на неформальных, зачастую нерыночных отношениях.
Успех сопутствует дальневосточной модели, в чем можно убедиться не только на примере Японии, где отбор той же бюрократии идет скорее по китайскому, чем по западному образцу. Эта система носит название «меритократия», т. е. «власть достойных» (от лат. meritus - достойный и греч. єБ±ДїВ - власть, правление). Именно это определение наиболее точно описывает сложившуюся в современном Китае систему управления. Правда, ради нее стране пришлось преодолеть догматизм маоизма – восточной формы эгалитарной демократии.
Доминированием «равенства конкуренции» над «равенством результата» Дальний Восток подходит под определение платоновского Государства, в котором правят мудрецы, а не банкиры.Путь Поднебесной к меритократии не исчисляется последними десятилетиями и имеет давние традиции. Вообще, в определенные моменты истории страна была гораздо ближе к созданию этой системы. Карьерный рост кандидата в чиновники (ши), начиная с эпохиТан, был связан с овладением им достойным знанием (чжи) и способностью к сознательному действию (син). Сохранить за собой должность или перейти на более высокую чиновник мог только посредством сдачи экзамена. Во времена династии Сун широко использовалась трехступенчатая система экзаменов, с помощью которой на роль правителей отбирались претенденты, лучше других понимающие искусство, конфуцианство и административные проблемы.
Современный Китай, используя дешевую рабочую силу, делает ставку на высококвалифицированный государственный менеджмент. При этом стоит обратить внимание на то, какими темпами в Китае развивается образование: в списке 500 лучших вузов мира полтора десятка китайских - и только два российских. Мало этого: даже США уже признали превосходство азиатской науки.
Отбор элиты начинается именно в системе образования. Основой здесь служит уверенность в том, что существует лишь ограниченное число талантов, и что важная функция системы заключается в том, чтобы они не пропали впустую, отдавая свои способности на благо государства.
Меритократия подчеркивает равенство скорее конкуренции нежели результата, устанавливая, что положение в профессиональной иерархии занимается благодаря заслугам по универсальным, объективным критериям. Меритократия - это наилучшая форма управления в условиях огромного населения.
Однако, при этом нужно понимать, что коллективное бессознательное китайцев сформировано не только религиозными философиями - созерцательной отвлеченностью даосизма, метафизичностью и коллективизмом конфуцианства, общинностью, - но и историей. При том, что им неоднократно приходилось вести войны с различными кочевыми народами вплоть до «восточного переселения народов» (IV-VI вв.), наиболее грандиозные операции китайцев за гегемонию происходили внутри Китая времен «Семи борющихся царств» (V-III вв. до н. э.). Поэтому, можно сказать, что «глаза» китайского «коллективного бессознательного» обращены внутрь.
Доминированием же «равенства конкуренции» над «равенством результата» Дальний Восток подходит под определение платоновского Государства, в котором правят мудрецы, а не банкиры. Однако, следует помнить, что меритократия, как и любая форма правления, уязвима и склонна к перерождениию, которому может противостоять только «соучастие» народа.
Дальний Восток своими экономическими успехами показывает, что западная модель разделения экономического и социального, рассматривающая социальную сферу лишь в качестве нахлебника потребителя ресурсов, во многом слабее, чем модель, учитывающая многообразные прямые и обратные связи между экономической и социальной сферой.
Самая главная из этих связей состоит в том, что первичная социализация рабочей силы происходит именно в социальной сфере на уровне семей и локальных сообществ. При разрушении этих элементов общества экономика уже не может получать дисциплинированную, добросовестную и квалифицированную рабочую силу. Процесс смягчения ограничений на пути максимизации прибыли не может продолжаться до их полной отмены. Это - тупиковый путь.
Кирилл Мямлин
katehon2010-02-10 - Казахстан - антикризисный опыт
